– Вы не беспокойтесь. Валя будет жить вместе со мной и другими нашими посетительницами. У них у всех общая беда – и решать ее лучше сообща. Верьгиз будет являться только на лечебные процедуры, связанные с Ведявой. Все остальное время женщины будут проводить вместе – ну и я с них глаз не спущу, конечно. Вам совершенно не о чем волноваться!
– Вот видишь, – ласково шепнула Валентина, поцеловала мужа и ушла вместе с Раисой Федоровной в дом.
А Трапезникову никто не предложил ночлега, поэтому он уехал в Арзамас, немного поспал в гостиничном номере, поставил будильник на половину четвертого утра, быстро собрался, расплатился, чтобы уже не возвращаться и не тратить время, и без четверти пять примчался на окраину поля, примыкавшего к деревне. Это место еще вчера указал ему Верьгиз.
Пока ехал, сумерки разошлись, и, хотя село еще было занавешено белесым туманом, рассветное солнце уже пробиралось в небо, торя себе дорогу между розовыми перистыми облаками.
Это было красиво, это было так красиво…
Машину Трапезников поставил в стороне от дороги, под прикрытием рощицы, и встал рядом с плетнем, который отделял луговину от проселочной дороги. Сейчас, в июне, поле уже порядочно заросло, и на фоне яркой зелени особенно уныло смотрелся прошлогодний, почему-то неубранный стог сена. «Хозяева нерадивые какие!» – подумал закоренелый урбанист Трапезников. Серебрилась роса в рассветных лучах, остро, свежо, сыро пахло травой, и Трапезников вдруг порадовался за коров, которым, конечно, надоела за зиму сено-солома, и они с удовольствием жуют зеленую травку.
Тут же из глубины души высунулся упомянутый урбанист с привычной иронической ухмылкой: эк тебя разобрало на пленэре, Трапезников!
Тут со стороны деревни донесся протяжный гудок, и урбанист был изгнан, а Трапезников умилился: он знал – из книг, конечно! – такое словосочетание: пастуший рожок, но сейчас слышал его впервые. Это было… экзотично. Это было волнующе! Потом на дороге, в лучах медленно восходящего солнца, пронизывающего медленно оседающий туман, показалась какая-то темная масса.
Стадо!
Трапезников отступил к ограде, чтобы не маячить поперек пути коровушек. Рожок зазвучал снова, громко выругался пока не видный Трапезникову, идущий вслед за стадом пастух, щелкнул его кнут, и вдруг, словно этот звук щелкнул Трапезникова прямиком по мозгам, он понял, что Верьгиз решил просто-напросто подшутить над ним. Надо быть, конечно, не просто урбанистом, а законченным, самым тупым на свете урбанистом, именно таким, как Александр Трапезников, чтобы поверить, будто корова, как бы она ни желала простого, незамысловатого и безотлагательного секса, начнет кокетничать не с быком, а с человеком! Вот разве что томно попросит поцеловать, как в известном анекдоте про искусственное осеменение. Ну, покосятся на Трапезникова коровы да и пройдут мимо, а потом Верьгиз заявит торжествующе: «Я же вам говорил! Вы бесплодны!»
Ну ладно, и что тогда? Тогда получится, что в Сырьжакенже должен остаться на лечение сам Трапезников, а Валентине здесь делать нечего?
Глупо думать, что Верьгиз затеял это ради того, чтобы избавиться от Трапезниковых. У него не так много клиентов: Трапезников видел только трех женщин, к которым теперь присоединилась Валентина, – а каждый сеанс стоит пять тысяч в день. В интересах знахаря тянуть излечение Валентины как можно дольше. Или Верьгиз надеется, что вместо жены останется муж? Ну да, Трапезников будет бродить по саду в сероватом балахоне (такое было правило в «народной лечебнице» Верьгиза: от городской одежды избавиться, надеть домотканое, из натуральной ткани и сыромятной кожи, чтобы не затруднять общение с природой!), ходить на поклон к Ведяве… Или у них, у эрзян, есть не только чисто женская, но и чисто мужская магия, и покровитель мужской плодовитости какой-то другой бог? Какой-нибудь Хренава?
Вряд ли Верьгиз мог на это рассчитывать, все же он не дурак!
Тогда что это? В самом деле просто шутка?
Довольно глупая шутка, если так!
Или это что-то другое? Но что?! А кстати, как Верьгиз узнает, польстились коровы на Трапезникова или нет? Что, он где-то неподалеку устроил себе наблюдательный пункт? Или экспертом назначен пастух?
А вот появился и он…
Нижний Новгород, наши дни
– А тот человек – он из Эмиратов приехал, что ли? Или из Якутии как минимум? – осторожно спросила Женя.
– Почему? – вытаращился Михаил. – С чего ты взяла?
– С того, что я как-то слабо себе представляю человека, который за простой деревенский дом платил золотом и, как ты выражаешься, камушками! – фыркнула Женя.
Да, похоже, Михаил решил ей голову поморочить. Вот ведь любопытная Варвара, нашла кому верить!
– Короче, слушай – и не перебивай! – сердито приказал Михаил. – Дело было так. Я, когда наследство получал, не знал, что в этом деревенском доме живет отцовский двоюродный брат. Я его только один раз в жизни видел – такой, знаешь, деревенский бирюк, до двух умеет считать, не больше, но не дурак. Я съездил в ту деревню, поговорил с этим дядькой, и оказалось, что у него ни жены, ни детей, он одинокий, родни, кроме меня, нет. Он сказал, что выгнать я его из дому не могу: он, во-первых, прописан там, а во-вторых, как бывший афганец имеет какие-то льготы ветеранские, черт их знает. Ну мы и сговорились, что я никакой судебной волокиты не затеваю, а он мне, пока жив, часть своей пенсии афганской переводит – как бы за квартиру платит, понимаешь?
– Фу! – с выражением неприязни на лице сказала Женя.
– Да ладно тебе! – возмутился Михаил. – Ему, деревенщине, эта пенсия на кой хрен? Картошку покупать? Так у него картошка и так на огороде растет, хоть зажрись! Он сам предложил, я согласился, ему хорошо, мне неплохо. Короче, мы сговорились, я уехал в город, начал от него получать переводы, так пролетело сколько-то там лет, и вдруг две недели назад приходит мне письмо, что дядька мой умер. Сама понимаешь, письмо пришло по почте – про мыло электронное там почти все жители и слыхом не слыхали, глухомань жуткая. Население по большей части мордва да эрзя, русских раз-два и обчелся, даже называется деревня по-ихнему – Сырьжакенже.
– Жутко звучит, – передернула плечами Женя. – Это что значит?
– Да черт его знает, – фыркнул Михаил. – Как говорится, чудь начудила, меря намерила, мордва намордовала!
– Ух ты! – удивилась Женя. – Это кто Блока бедного так отредактировал?
– Какого Блока, окстись! – отмахнулся Михаил. – Найдено на просторах интернета, народное творчество!
Женя протяжно вздохнула, но уточнять, что из народного творчества здесь только слова про мордву, не стала.
– Да ты не перебивай каждую минуту! – раздраженно буркнул Михаил. – Короче, получил я письмо. Написала его дядькина соседка, какая-то Раиса Федоровна Ходакова. Так сказать, выполнила его последнюю просьбу. Ну я, понятно, смекнул, что самое время вступать в права наследства – и ринулся в эту Сырьжакенже. Сначала до Арзамаса ехал, потом по шоссейке, потом свернул на проселок, чуть не завяз там по все четыре колеса, но все-таки добрался. Остановился около дядькиного дома, вошел – у меня ключик запасной был, – там все тихо, чисто, цветочками сухими пахнет… Достал из сумки бутылку, закуску немудрящую да и пошел кладбище искать. Иду улицей, по травушке, что характерно, муравушке, которая там уже пробивалась вовсю, это же гораздо южнее Нижнего, там теплее. Пусто кругом, заборы высокие, народу никого. И тишина! Ни собака не брехнет, ни птица не курлыкнет, ни ребенок не заплачет. Только навстречу от колодца идет тетка с ведрами на коромысле.
