Сейчас она жалела об этом.
– Нет, я знал, что все носильщики – соглядатаи. И доносчики по совместительству. Тут удивляться нечему. Но я не предполагал, что дело зашло так далеко, – Ник прикусил губу. Пальцы барабанили по карте, как если бы рассчитывали выбить из мерзавки правду. – Хорошо, мы изучаем Скорлупу. Это понятно. И шадруванцы изучают Скорлупу. Было бы странно, если бы их это явление совсем не заинтересовало. Но такая точность в разметке… Откуда? У них же нет необходимых инструментов…
– Каких инструментов? – удивилась Регина.
– Для изучения Скорлупы!
– Отчего же? Есть у них инструменты. Я бы сказала, отличные инструменты.
– Ты полагаешь, они скрывают от нас истинный уровень своей науки?
– А ты полагаешь, что мы – плохие инструменты?
– Что?
– То, что слышишь, милый мой. Мы – их инструменты.
Она помолчала и добавила:
– Лучших шадруванцам не сыскать.
II
Две недели Артур ходил в Скорлупу, как на работу. Если быть точным – двадцать три погружения. И каждый раз, едва ребенок в сопровождении Лейлы растворялся в пористой массе – он исчезал для доктора ван Фрассен. Ментальный контакт рвался, будто срезан бритвой. Разум подсказывал, что ребенок здесь, в трех – хорошо, десяти, будь они прокляты!.. – шагах от тебя. И этот же богатырь-разум, столь изощренный во всяких телепатических штучках, превращался в безрукого калеку, изнемогающего в тщетных попытках дотянуться до пятилетнего мальчишки.
Рядом со Скорлупой маялся Скунс. Трогал преграду ладонью, тыкал пальцем, приникал ухом. Как-то – Регина сама видела! – даже лизнул. Телохранитель напоминал верного пса, брошенного хозяином. Регина сочувствовала бедняге. Как ей было мучительно испытывать «ментальную глухоту», так Скунс не мог пережить того, что объект рядом, а защитить его в случае опасности Скунс не в силах.
Иногда она думала, что мириады людей живут так всю жизнь – не читая чужих мыслей, не в силах спасти близких от опасности. Не могут, и что? – ничего особенного. Нет, не утешало.
Ни капельки.
Ник старался приезжать на каждое погружение. Получалось не всегда – реальность снабжала господина посла кучей забот. Ник вертелся юлой, перекраивая расписание – Регина диву давалась, видя такое внимание к сыну. Отца трясло, когда мальчик исчезал; отец лучился от счастья, когда ребенок возвращался. Ларгитасцы мрачнели день ото дня, понимая, что эксперимент летит в тартарары; Рауль Гоффер, которого Регина так и не привыкла звать Кауфманом, сгрыз ногти до локтей – и лишь Ник, угрюмый в остальное время, сиял в присутствии Артура. Пожалуй, он был единственным, кто пустился бы в пляс при известии, что эксперимент отменяется.
Они редко оставались с глазу на глаз – доктор ван Фрассен и посол Зоммерфельд. Наедине в их взглядах слишком ясно читался вопрос: «Почему?» Почему ты втайне желаешь прекращения эксперимента? Почему ты равнодушна к провалам? Что ты скрываешь? А ты? Нет, ты первый! Нет, ты…
Молчание – хуже пытки.
Регине действительно было, что скрывать. По вечерам, когда они с Артуром оставались ночевать в экспедиционном лагере, народ собирался под звездами. Переговаривались, шутили; иногда спорили. Шадруванцы бренчали на примитивных трехструнках. Сухой, резковатый звук странным образом преображался в тоскливые напевы. Вскоре Регина доставала флейту – подарок шаха. Уроки не прошли даром – она легко подхватывала мелодию и даже развивала ее в несложных импровизациях. Теперь уже местные ждали, пока она вступит, на ходу ловя аккомпанемент. Играть на Шадруване оказалось проще, чем на Ларгитасе. Пальцы бежали легче, слух делался острее. Дыхание текло без помех, рождая звук. Ей аплодировали, просили: «Еще!» Она не отказывалась.
«Танец козы». Игривый мотивчик, всегда вызывавший у Фриды смену ипостаси. Аккомпанирует хромой Низам – виртуоз, чуткий и надежный. Это младший брат Асана, казненного за покушение на Рауля Гоффера. Они воевали вместе – два брата, два солдата, гроза чемкитов. У чемкитов горбатые носы и губы в трещинках. Их женщины не кричат, хоть изнасилуй гордячку целой сотней. Их дети помнят зло с колыбели. Первая игрушка таких детей – нож. Низам тоже помнит зло. Изредка он подумывает, не зарезать ли кое-кого, мстя за брата. Но тогда придется бежать и скрываться в горах. Бежать не хочется, и Низам радуется, потому что ему нравится «Танец козы». Он готов подыгрывать сутки напролет.
Это легче, чем таскать железные ящики.
«Колыбельная». Нежность и покой. Аккомпаниатор – Джафра Хурам-оглы, сильный как буйвол. Этот не воевал, хотя уже в годах. У Джафры три жены и двенадцать детей. Восемь мальчиков и четыре девочки. И трое внуков. У младшего ямочки на щеках. Джафре доверяет визирь Кунан-бек. Это он поручил Джафре следить за гостями со звезд – и раз в неделю являться с докладом, делая вид, что отлучился в город за покупками. Джафра горд доверием визиря. Если бы еще не болела печенка… Он лечит печень настойками бабушки Мегри. Не помогает. Кауф-хан, звездный человек, предложил уколоть Джафру целебным копьецом.
Джафра отказался.
«Reves D'automne». То, с чего все началось. У шаха, спасаясь от слепоты, она играла пьесу соло. Здесь ей подыгрывает Зафар – плешивый кривоножка, как выразился Ник. Этот управляется с трехстрункой хуже всех. Сбивается, теряет нить. Забывает держать ритм. Зато у него феноменальная память на другое. Зафар побывал во всех четырех экспедиционных группах. Когда ларгитасцы бьются о Скорлупу, он неизменно торчит рядом. Грызет травинку, иногда жует табак. Глядит куда-то в сторону, моргает. Это не мешает Зафару запоминать границы Скорлупы. Позже, когда рядом нет чужаков, он отмечает их на карте. В стенах Крепости – так Кейрин-хан, встречаясь с Зафаром, зовет кольцо Скорлупы – еще есть бреши. Скоро их не станет. Кейрин-хан хитер и мудр. Он доволен своим слугой. Он платит Зафару не за пустое умение дергать струны…
– Ты выкрала карту из вещей Зафара? – спросил Ник.
– Нет, – ответила Регина. – Я выкрала у него карту вот отсюда.
И постучала пальцем по лбу господина посла, насладившись его глупым видом.
– Ты же не можешь читать мысли шадруванцев!
– Оказывается, могу. Когда играю на флейте.
– Ты знала это еще на Ларгитасе?
– Я знала это еще на Шадруване, в прошлый прилет. После вынужденного визита к его мстительному величеству Хешируту.
– И не сказала мне? Ну ладно, Бреслау, Кауфман… Но мне?!
Господин посол был обижен насмерть. Похоже, Тиран, случайно или нарочно, забыл поделиться с ним итогами тех дней, когда память Регины выворачивали наизнанку, по сто раз изучая ее «музыкальный» контакт со слепцом-шахом.
– Я не хотела об этом знать. Я не хотела об этом говорить. Единственное, чего я хотела – чтобы ничего этого не было.
– Почему?!
