А между двумя богами — подкова, символ реинкарнации по старинной катарской традиции. Она символизирует собой трудность пути, который ведет человека к вечной жизни. Реинкарнация за реинкарнацией тяжкого ученичества и физическая смерть для перехода в следующую жизнь и к следующему уроку.
Дюбуа закончил молитву, открыл глаза и, благословив вошедших жестом, сказал:
— Добро пожаловать, братья.
— Спасибо, Добрый Человек, — ответили Карен и Кевин.
— Хайме Беренгер, твои крестные сообщили мне, что ты хотел бы углубить тот духовный опыт, который получил во время духовного крещения. Это правда?
— Да, Добрый Человек.
— Карен, Кевин, считаете ли вы, что брат Хайме достоин дальнейшего продвижения в нашей вере?
— Да, он достоин.
— Хайме, ты готов повторить твою клятву о неразглашении того, что ты здесь услышишь и увидишь? И обещание подчиняться твоим старшим братьям, если в определенной ситуации, во благо организации, они прикажут тебе сделать что-то?
— Да, Добрый Человек.
— В таком случае, возьми этот кубок и не ставь его на стол, пока не выпьешь до дна.
Хайме поднял тяжелый кубок и снова почувствовал острый и сладковатый вкус напитка.
— Помолимся, — предложил Дюбуа и стал произносить слова необычного варианта привычного «Отче наш».
Хайме автоматически повторял за ним, его глаза вернулись к гобелену, который начинал оживать. Он был уверен, что вот-вот снова погрузится в волшебные видения. Он обогнул стол и лег на диван, Дюбуа положил ладони на его лоб. Хайме закрыл глаза и, ощущая тепло ладоней, позволил себя увести в духовное путешествие. К тайне. К прошлому.
43
— Скажите мне, Мигель, — спрашивал Уго с профессиональным интересом, — как вы умудрились сделать такой поверхностный порез? Всем показалось, что вы перерезали Хуггонету горло.
Хайме полулежал на роскошных арабских подушках в походном шатре короля Педро II Арагонского. Напротив, за восьмиугольным столиком со сложным геометрическим рисунком из перламутра, также на подушках, лежали Уго и Мигель.
Они были в веселом расположении духа и шутили. В свете канделябров их зубы сверкали из-под густых темных усов. Никто бы не подумал, что менее часа назад они были готовы убить друг друга.
— Рубить и резать — это единственное занятие, которым позволяет заниматься мое происхождение.
— И мое тоже, — возразил Уго, — но чем короче и глубже разрез, тем лучше он у меня получается, я не останавливаюсь на полпути.
— Этот бездельник заслуживал урока за свою дерзость и бесстыдство. В следующий раз я его убью.
— Он не хотел оскорбить нашего короля, а только передал то, что говорят и делают наши враги.
— Клянусь Богом, что нет! — Мигель повысил голос. — Хуггонет хотел, чтобы наш король ввязался в драку с французами и защитил этих еретиков катаров. И вам, Уго, хорошо известны его намерения. Под предлогом того, что это говорят французы, он оскорбляет и провоцирует нас. Войска жаждут войны, а знать оскорблена и взбудоражена. В такой нестабильной ситуации проклятый трубадур-еретик со своей лютней имеет больше силы, чем десяток рыцарей с мечами, — заверил Мигель. — Обвиняя крестоносцев в том, что они пользуются невинностью и доверчивостью войска и многих благородных рыцарей, он провоцирует к действиям нашего господина. Разве вы не слышали? Нас подталкивают к войне против крестоносцев Симона де Монфора. Практически к войне против Папы. Лучше бы он пел баллады о рыцарях и их дамах, о печальных историях древних героев! Об этом должен петь трубадур, заставлять плакать девушек. Если он еще раз влезет в политику, я перережу ему горло одним движением! Шут в узких панталонах! Вы видели, как он обмочился от страха, когда я приставил ему кинжал к горлу?
— Хуггонет поет о том, что есть на самом деле, Мигель, — возразил Уго. — Убивая катаров, французы заодно убивают вассалов нашего господина Педро Окситанского и мечом отбирают владения его верноподданных.
Им неважно, кого убивать: католиков или катаров, их волнуют только их земли и деньги. На головы наших братьев-окситанцев свалились все авантюристы, жаждущие титулов и золота Франции, Бургундии и Германии. И Папа дает им свое благословение, прощает преступления и насилие, дарит земли и имущество, которые ему не принадлежат. Ему не важно, кого сожгут на костре: катара или католика, зато так он устрашит тех, кто ему противостоит. — Теперь Уго обращался к Хайме. — Когда закончится крестовый поход, Окситания будет принадлежать французскому королю, а вас лишат всех прав, мой господин. Мы должны выступить против крестоносцев.
— Это будет большой ошибкой, Уго, — запротестовал Мигель. — Если мы выступим против Папы, он может предать анафеме короля и нас, его подданных. Отлучение от церкви вызовет бунт многих аристократов и может привести даже к гражданской войне. — Обращаясь к Хайме, Мигель продолжал: — В Риме найдется кому обвинить вас в ереси, несмотря на титул, который носит Ваше Величество. Ваша супруга, Мария де Монпелье, сейчас там, с Папой, и она возмущена вашей попыткой развестись, учитывая то, как мало вы уделяли внимания ей и как много — другим женщинам. Она говорит, что катарская ведьма околдовала вас и теперь дьявольскими чарами пытается склонить вас к ереси.
— Брось, Мигель, — прервал Уго. — Достаточно того, что наш король зовется Католиком. Не хватало еще, чтобы он получил еще и прозвище «целомудренного», как и его отец. Надо наслаждаться женщинами, когда возможно, и тем более королю.
— Моего отца прозвали так не потому, что он им был, а потому, что не хотел признать своих незаконнорожденных отпрысков. — Остальные заулыбались. Все знали о любовных похождениях старого короля Альфонсо, а то, что рассказывали о сыне, превосходило отца.
— Ваша проблема, Мигель, в том, что вы папист и можете спать только с католичками. — Уго решил разозлить арагонца и обращался к нему снисходительным тоном. — Вы боитесь, сеньор, что близость с мавританочками, еврейками, катарками и другими заразит ваш член идеями? Клянусь моим мечом, что ему бы это не помешало. Наверняка он соображал бы быстрее и гибче, чем ваша упрямая башка.
Хайме не смог сдержать хохота, а Мигель издал фальшивый смешок и парировал:
— А ваша проблема, Уго, в том, что вы — еретик-извращенец и думаете только о совокуплении. Вы притворяетесь трубадуром, чтобы обольщать невинных девушек. Говорят, что когда у вас нет женщины, вы занимаетесь этим с собственной кобылой. И так как вы действительно думаете одним местом, то и мысли у вас соответственные.
Хайме хохотал во весь голос, пока Уго возмущенно отдувался.
— Принесли чай, сеньор, — крикнул снаружи оруженосец, отвечающий за охрану королевской палатки.
— Пусть зайдут, — позволил Хайме.
Разговор прервался, когда в палатку, неся серебряные подносы и соблазнительно двигаясь, зашли две танцовщицы. Вуаль не скрывала притягательной улыбки на сочных губах. Девушки опустились на колени рядом со столиком и поклонились. Получив разрешение Хайме, они начали разливать в серебряные стаканы искусной арабской работы чай из ароматных трав.
