А теперь вот оказалось, что и человека того уже нет в живых.
– Как же все-таки так вышло, Инна, что он уговорил вас на это? Подбил совершить преступление? Как?
Подполковник Самоваров старался смотреть мягко, по-отечески почти. Но она-то знала, что ему просто не хватает информации. Что ему просто надо закрыть белые пятна в деле. И поэтому вместо того, чтобы ответить:
– Он заставил меня, грубо шантажируя.
Она отвечала:
– Я не видела ничего предосудительного в том, чтобы передать кому-то термос с чаем. Я не думала, что все это – часть хорошо спланированного, страшного преступления.
Видела предосудительное, еще как видела. В телефонном разговоре Олег Казаков слишком давил на нее, почти загнал в угол. Это было более чем подозрительно.
И думала она, конечно, думала, что все это подстава. Для того самоуверенного дядьки, что фыркал громко и высокомерно, реагируя на каждое слово адвоката противной стороны.
И поэтому она преступница! Погибли люди. Из-за нее в том числе. И она должна ответить, как это там: по всей строгости Закона.
Но…
Но она снова преступно молчала. Она снова выгораживала, оправдывала себя. Знала, что это гадко, но сотрудничала со следствием в той плоскости, которая ее устраивала, которая была ей выгодна.
Потому что ей очень, очень, очень хотелось на волю. Все равно куда! Хоть в глухую деревню, хоть в тайгу или пустыню, но на волю. Ну а если удастся вырваться и соединить свою жизнь с милым неудачником дядей Сережей, которого она тайком про себя называла Кузьмичем, то она могла бы запросто считать, что жизнь ее не пропала, она удалась.
Они бы забыли все. Начали бы все с чистого листа. И уж тогда-то все следующие за этим новым, чистым листом страницы они бы вместе расписали как надо.
В замочной скважине заворочался ключ. Дважды повернулся. Потом громыхнул металлический засов.
Это пришли за ней. Снова за ней. Снова на допрос. А смысл? Она уже все рассказала, что могла. Не выдумывать же!
– Комарова, на выход, – приказали ей из коридора. – С вещами.
Она вскочила с нар. Комкая, побросала в сумку теплую кофту и шерстяные носки с колготками, пошла на выход.
Ей очень хотелось расспросить конвоиров, узнать, куда ее переводят. Но знала, что не ответят. И молчала. Ее отвели в допросную. Оставили одну. Через несколько минут вошел подполковник Самоваров.
– Ну что, Комарова, освобождают вас до суда. Под подписку о невыезде. Не сбежите?
– Нет, – горло снова сильно сдавило, в глазах защипало. – Не сбегу.
– Город не покидать. Старайтесь поменьше светиться. Лучше будьте дома. Если вдруг что-то произойдет, звоните мне вот по этому телефону.
Самоваров запустил по столу визитку. Она ловко поймала ее, подержала, пытаясь прочесть. Не вышло. Буквы и цифры плясали перед глазами.
– А… А что должно произойти? – спросила она у него, когда он уже повернулся к ней спиной, чтобы уйти.
Самоваров не ответил. Кивнул и вышел. Потом конвойный, заглянув, скомандовал:
– На выход, Комарова.
Они так долго шли, такими ей показались бесконечными переходы, коридоры. Она потеряла счет дверям, которые открывались перед ними и тут же с грохотом за ними захлопывались. Потом они вышли на улицу и через пару десятков метров остановились у высоких ворот.
– Все, Комарова, бывай. Больше не попадайся, – буркнул конвойный и ушел.
Что он хотел этим сказать? Он что, не знает, что ее освободили под подписку до суда? Что она непременно вернется, но чуть позже, и возможно не в это место. Или он всем такие слова говорит? Напутственные!
Инна вышла за ворота, поежилась. На улице было сыро, хмуро. То ли вечер, то ли раннее утро. Определить было невозможно. Видимо, только что прошел дождь. Дорога в лужах, с листьев капает.
Сколько же времени? Какой день недели? Она точно три дня провела в следственном изоляторе или больше? Почему ее вдруг отпустили? Ее преступление считается достаточно тяжким, и скрывалась она от полиции не один день. Что-то не то. Как-то не вяжется.
Она повертела головой. Метрах в ста от ворот на стоянке три машины. В них люди. Кто они? Наблюдатели? Почему стоят, почему никуда не едут?
Ее будто услышали. Та машина, что была припаркована между двух других, завелась и выдвинулась вперед.
Господи! Кузьмич! Кузьмич, миленький! Он приехал за ней, он ее не оставил одну. И если он за рулем, то трезвый.
Инна зашагала по лужам ему навстречу.
– Садись, – притормозил он и распахнул переднюю дверцу со стороны пассажира.
Она влезла в теплый салон, захлопнула дверь.
– Спасибо, – улыбнулась она ему. – Не ожидала.
– Никто не ожидал, – проворчал он и тронул машину вперед.
– В смысле?
– Никто не ожидал, что тебя выпустят до суда. Статья достаточно суровая. Ты скрывалась. И вдруг под подписку! Нелогично.
– Может, поверили, что я не виновата?
Инна широко зевнула и прикрыла глаза. Ее с такой силой потянуло в сон, что следующие слова Кузьмича она еле расслышала.
– Что, что? – завозилась она на сиденье.
– Никто тебе не поверил, девочка.
– Да? А почему тогда отпустили? – Она сонно заморгала.
– Потому что они к тебе приставили ноги.
– Как это?
– Наружное наблюдение, вот как. – Кузьмич неинтеллигентно выругался. – Во-он они сзади на темно-синей машине. Пристроились в хвост.
– Странно, – пробормотала она, снова закрывая глаза. – Зачем тогда отпускать? Отпускать, чтобы следить? Как-то неумно.
– Как раз все умно, Инна. Более чем умно, – с тяжелым вздохом проговорил он. – Они хотят выманить убийц твоей матери. Они решили взять их на «живца». Ты – приманка, Инна!
Глава 29
Он так разнервничался, что поднялось давление. Сильно поднялось, жену напугал. Она кинулась вызывать «неотложку», хотя он и был против. Хорошо, не дозвонилась.
– Сейчас таблетку выпью, и все само пройдет, – пообещал он ей и послушно проглотил таблетку.
– Надо прилечь. И подремать. Все придет в норму, – супруга подхватила его под руку и повела в спальню. – И чего это тебя так разобрало? Неприятности, что ли, какие по службе?
– Все нормально по службе, – отозвался он ворчливо.
Ворчанием он обычно маскировал тревогу в голосе. Она бы непременно прорвалась. Потому что он был так встревожен, так встревожен.
– Отдыхай, Ванечка. Если что, зови. Я буду в гостиной. Приду на помощь. – Она кротко улыбнулась и вышла, плотно прикрывая дверь.
