— Он тоже погиб на войне.
— О, прости.
Ризард отмахнулся:
— Полагаю, он хотел именно этого. Быть с мамой.
— И все же, — Тиффани почувствовала, что вот‑вот расплачется, — думаю, твой отец гордился бы тобой сейчас.
— Заплатив столь дорогую цену — потеряв близкого человека — не останавливаешься до самого конца. Мне удалось соединить различные партии воедино, чтобы встать единым фронтом против насквозь коррумпированного правительства. Я обещал людям мир. Еще многое предстоит сделать. Самое главное — удержать страну от новых восстаний.
Тиффани кивнула.
— Насладимся искусством? — спросил Ризард, когда с едой было покончено.
— Я не знала, что у них тут есть галерея. — Тиффани оглянулась, ища взглядом художников с мольбертами и картины с натюрмортами и карикатурными портретами.
— Она внутри, где нет солнечных лучей и влажности.
— Правда? И что там прячут? Бесценные артефакты? Картины Да Винчи?
— Главным образом здесь произведения современных художников, но все они весьма дорогие — это неплохое вложение капитала.
Несколько минут спустя они вошли в галерею, где были выставлены самые разные экспонаты: комиксы, пейзажи знаменитых художников, элегантные деревянные статуэтки жирафов. Тиффани просто влюбилась в зонтик, сделанный из разноцветного стекла.
— Сколько он стоит? — спросила она, пытаясь найти ценник.
— Аукцион начнется через несколько часов.
— Мы сюда придем?
— Если хочешь.
— Я буду укрываться этим зонтиком от солнца, — произнесла с улыбкой Тиффани.
— У тебя заразительный смех, — заметил Ризард, заходя за массивную скульптуру, изображающую женские туфли. — Как бы мне хотелось увидеть тебя под этим зонтиком, и чтобы разноцветные лучи падали тебе на лицо. Увидеть тебя обнаженной, под нежными лучами солнышка.
Он склонился над ней, притянув к себе, словно в комнате не было больше никого. Миг — и Тиффани забыла обо всем, ощущая под ладонями его широкие плечи, крепкие бедра, чувствуя прикосновения его языка к своему.
— Я хочу уложить тебя в постель, — хрипло произнес он, проводя губами по мочке ее уха.
Ее тело словно растаяло в его руках, грудь налилась тяжестью, мурашки бежали по коже. Чувствуя, что сопротивление ослабевает, Тиффани прошептала:
— Я тоже этого хочу.
Ризард замер:
— Правда?
Сердце ее подскочило. Пути назад не будет, если два отказа как‑то сошли ей с рук, то в третий раз все будет иначе. Тиффани все еще пугала перспектива предстать обнаженной перед любовником, но она будет ненавидеть себя за трусость, если сейчас откажется. Задержав дыхание, она кивнула.
Они вернулись на ресепшн, и Тиффани едва могла слышать, как ее спутник о чем‑то договаривается с администратором.
— Уехать пораньше? — повторила она с недоумением, входя в дверь, что им открыли.
— Быть привилегированным членом клуба хорошо, — сухо ответил Ризард. — Но единственное, что нам позволили — пораньше уехать. Обратно не впустят.
— А как же мои вещи? — Тиффани поглядела на парапет, что вел к причалу.
На воде покачивались несколько яхт экстра‑класса.
— Наши вещи упакуют и вышлют. Именно за эти услуги мы и платим, Тиффани.
Они подошли к двухкорпусному судну, и Ризард произнес что‑то на своем языке, обращаясь к молодому парню на палубе. Яхта называлась «Луиза», ее ярко‑оранжевый парус контрастировал с белоснежной мачтой.
— Мы несколько часов пробудем в порту, — ответил Ризард на вопрос члена экипажа. — Если, конечно, не придется подвинуться, чтобы выпустить другой корабль. Скажи капитану, что мы на борту, закажем ланч, когда проголодаемся, но не хотим, чтобы нас беспокоили.
Тиффани вспыхнула, таким неприкрытым показался ей намек в словах Ризарда. Однако ее любовник вовсе не был смущен и уверенным шагом провел ее в салон. Повсюду были белоснежные изогнутые плоскости, успокаивающие цвета слоновой кости и оттенки бежевого. Пройдя короткую лесенку, что вела в помещение наподобие рулевой рубки, Ризард спустился на пролет ступенек, и они очутились в его каюте.
— Как красиво! — вырвалось у Тиффани.
Она повидала роскошные вещи в жизни, но такой элегантности, простора в интерьере не встречала никогда. Шкафчики и ящики из светлого дерева шли параллельно окнам, из которых открывался панорамный обзор на море. Одна дверь вела на палубу, другая, противоположная — на нос судна. В одной части каюты располагался офис, в другой — полукруглый диван, кровать, отгороженная стеной от основной комнаты, и телевизор на этой стене. Кровать была огромной и крепкой, на высоких ножках. Тиффани отвела взгляд от завораживающего зрелища, и вдруг освещение изменилось.
Ризард решительно опустил жалюзи, так что сквозь них просачивались лишь отдельные лучики солнца. Комната погрузилась в полумрак.
— Я думала, мы будем в клубе, — сказала она.
Повернувшись к ней, Ризард снял маску и отбросил ее:
— Я же сказал, не хочу, чтобы нам мешали.
Он подошел к ней с явным намерением снять маску. Она отстранилась.
— Тиффани, я уже видел твое лицо.
— Не хочу показывать тебе свой страх.
Ризард нахмурился:
— Ты боишься меня?
— Скорее твоей реакции.
Он покачал головой, проводя руками по ее телу и кладя ладони на талию.
— Боюсь причинить тебе боль. Жаль, что ты меня тогда не предупредила. Я бы вел себя деликатнее.
— Я знаю, что такое боль, Ризард, то, о чем ты говоришь — ерунда.
— Нет, не ерунда, — возразил он, притягивая женщину к себе и дразняще проводя губами по ее губам. — Я ту ночь не забуду.
Мягко высвободившись из объятий Ризарда, Тиффани сделала шаг назад. Она решила оставить маску, чтобы сохранить хоть какую‑то иллюзию защищенности, и потянула за пуговку жакета. Обнажила плечо и руку, покрытую узорами красных и розовых линий, кое‑где составляющих геометрические узоры, — там ей сделали пересадку кожи, — а кое‑где беспорядочных. Не глядя на любовника, сняла брюки. Левая нога тоже была покрыта шрамами, а справа, на почти здоровом бедре, кое‑где виднелись прямоугольники — отсюда брали для пересадок кожу. То же самое было на животе. Тиффани сбросила шелковый топ и стояла перед Ризардом в одном вишневом лифе, трусиках и золотых сандалиях, опустив голову и глядя в пол.
— Да, ты знаешь, что такое боль, Тиффани, — тихо произнес он.
Набравшись смелости, она взглянула на него. Ризард изучал ее тело, с кончиков пальцев ног до лица. Наконец взгляды их встретились. Его глаза были печальными, и только какой‑то яростный огонек горел глубоко внутри.
