Тесть только крякнул.
– Дети обрадуются, – пояснил писатель. – Они, как никто, умеют заразить любого положительной энергией. А уж маму-то тем более…
– Дело говоришь, – проворчал Иван Николаевич. – Подожди, жене позвоню, чтобы не волновалась…
Он отошел, загородил трубку плечом и ладонью, словно школьник, который не хочет, чтобы у него списывали.
«Ну почему мы так мало любим друг друга, – подумал вдруг Вишняков. – И почему вспоминаем об этом только перед лицом смертельной опасности… Да, бежим немедленно в храм, и что же? Надежду обретаем там, где ее, по вековому мнению, нет и быть не может. Нет, это совершенно покосившийся мир. Так, вероятно, и правильно, что законы в нем должны быть уже другие? И верить надо не в то, во что верили веками. Кто скажет, что правильнее? Только время, только жизнь. И мне скоро предстоит узнать это на собственной шкуре. Если б на собственной… Лучше бы я, а не она!»
Денис посмотрел вверх, на кресты и купола, и отвернулся. А ведь это уже во второй раз… Как он просил о маленькой удаче в годы отчаянных попыток пробиться в издательства! И как удача пришла к нему с совершенно другой стороны. С темной… Кто назвал ее темной и почему? А если именно с темной стороны приходит к людям удача, то выходит… Выходит, прав тот, кто эту удачу им приносит! Прав в том, что ничего плохого-то на самом деле в нем нет, и это просто многовековой миф – мало ли мифов вдалбливают в головы людям? И в мыслях нет задуматься: почему так?! А потому что, говорят нам: «Сомнения от лукавого!» А мы должны слепо верить и идти за пастырем, сиречь за пастухом. Кто идет за пастухом? Правильно, паства, стадо. Мы априори позволяем и называть и считать себя стадом! Поразительно, до каких простых выводов мы не додумываемся, хотя выводы перед самым нашим носом – потому, что в подсознании у нас впечатан запрет на эти кощунственные размышления! А кто сказал, что они кощунственные-то?! И надо еще разобраться, почему заболела Мира…
Вишняков похолодел. Раньше это тоже не приходило ему в голову, а теперь предстало перед ним со всей очевидностью. Она заболела… потому что… Он это допустил. Тот, кому люди ставят свечи в капищах. Кому возносят смиренные моления. На кого надеются темными и смутными бессонными ночами. От кого ожидают поддержки, не понимая, что Ему все равно!
Разве Он может понять, как это – быть слабым, бедным, больным? Он, которому принадлежит все, тот, кто упивается поклонением миллионов. Что ему до того, что какой-то один из этих миллионов вышел из строя? Что ему плохо? Пока кадят попы в душных церквях, пока миллионы свечей образуют заметные даже из космоса реки огня на Его праздники – какое Ему дело от того, что одна из этих свечей погаснет?
А Денис и его семья даже и не были из тех, кто разбивает лоб во многочисленных поклонах. Может, именно за это Он и отомстил им? Причем ударил не по нему, сильному, стойкому, а по самому нежному и хрупкому, ведь Мира – самый настоящий ангел! Вот, значит, как Господь обращается со своими ангелами?! Как же он поступает в таком случае с отступниками?! Впрочем, известно как! Он их просто низвергает – тоже холодно и безжалостно… и это милосердие?! Заблудшая душа – и где же милосердие в ее низвержении?! Отец пинками выгоняет из своего храма заблудившееся свое дитя вместо того, чтобы наставить его на путь истинный! И это уже начало войны… Вот же в чем причина! Да если вместо того, чтобы простить дитя, отец выгонит его, дитя окрепнет и задумается: а действительно ли отец любил его?! Может быть, это все ложь и сказки? Про милосердие-то… Достаточно вспомнить самого первого падшего Ангела. Светоносца, Утреннюю Звезду, того, кто сразу же поспешил на помощь страдающему и покинутому Денису. И не с дешевыми фокусами, которые годны только на потеху неграмотной толпе – с самой настоящей помощью!
И вот этого ангела изгнали. Низвергли. И за что? За то, что осмелился сказать слово поперек Отца. Ничего себе… Если бы отцы выгоняли своих детей за то, что они осмеливаются, взрослея, говорить что-то поперек, то выгонять и низвергать нужно всех чад до единого. Но так делают плохие отцы. Да-да, плохие. Чада поднимают голову, когда взрослеют, когда осознают, что уже не могут слушаться слепо – но ведь Он всегда требует именно слепого послушания! И никакой хулы! Хула на Господа – наитягчайший из грехов! Ну хорошо, допустим, чадо этот грех совершило, сказало «папа плохой». И вместо того чтобы поступить мудро, любя свое заблудшее дитя, папа как раз и доказывает то, что «папа плохой», обижая и изгоняя свое чадо. Что это значит? Что… «папа плохой»… А Адам и Ева? Да, ослушались, да, съели запретный плод. И что получилось? Это же было Древо познания?! И что, из-за того, что они предпочли знание слепому послушанию, предпочли из овец, слепо бредущих за пастырем, превратиться в мыслящих существ, их выгнали за ворота? Просто потому, что они повзрослели? Потому что это слепое послушание переросли? То есть заповеди Господни преследуют только одну цель – «слушайся, повинуйся, покоряйся без возражений»? Вот оно как? А сомнения и ум от лукавого? И где здесь всепрощающая любовь? Где здесь милосердие? Если чадо чувствует, что его обманывают, а не искренне любят, то оно… отворачивается от своего отца, и имеет на это полное право…
Денис вдруг осознал, что он сейчас делает. Он же молится! И совсем не в том месте, которое было угодно Ему выделить для молений, и не тому, кому следует молиться, по Его мнению…
Молитва – это разговор по душам с Богом. Но не приятельский. Это разговор с наставником. Который не просто выслушает, но и подскажет, куда идти и что делать.
Ну вот, кажется, и ответ. Ему же посоветовали делать именно то, для чего он создан – писать! И это оказалось самым лучшим, самым простым советом – и почему же он отдал столько времени колебаниям?!
– Я верю тебе… – пробормотал Вишняков и неуверенно улыбнулся. – Я верю, что ты выполнишь обещание, как выполнял их до сих пор. Прости меня.
И он услышал музыку. Он помнил ее, поэтому остановился, и слушал, закрыв глаза. Она была печальна и прекрасна, так же, как голос, певший слова: «Иди ко мне! Когда бессмысленно петь и тревожно ждать…»
Денис вспомнил, как в юности слушал «Алису» и как завораживала его эта песня. И теперь она звучала за оконным стеклом совсем рядом – негромко, но глубоко…
Ничего случайного не бывает. И эта песня совершенно не случайно пелась для него теперь. Призыв «Ко мне!» звучал вовсе не угрожающе, а просто уверенно и сильно, словно ему была протянута рука помощи.
– Я иду, – кивнул Денис.
– «Иди ко мне! Я подниму тебя вверх, я умею летать», – обещал голос, и мурашки предвкушения побежали по спине Вишнякова.
«Ко мне – это говорю тебе я. Ко мне – это зовешь меня ты…»
Опомнившись, Денис осмотрелся. Оказывается, в своих горьких философствованиях он отошел от храма довольно далеко, но не так, чтобы не успеть вернуться вовремя. Он каким-то шестым чувством угадал, когда Мирослава закончит свои бессмысленные разговоры с Господом – разговоры, которые так и не будут им услышаны. И Денис не станет разубеждать ее в заблуждении, зачем огорчать жену. Пусть лучше то, что произойдет, окажется для нее сюрпризом. А то, что сюрприз будет, Денис уже не сомневался.
