Кончилось тем, что Пестряков ее уволил, и в душе вспыхнула обида, а вслед за ней и ненависть. Люся забыла, что месть Карине не принесла покоя ее душе, и принялась разрабатывать новый план.
Она решила немного исказить информацию, которую узнала от Виталика, решив, что анонимного полувранья в Сети будет вполне достаточно, чтобы доставить Георгию неприятности. Был риск, что если начнется серьезная проверка, то выйдут на Виталика, но он сам виноват – зачем ни разу не позвонил названой сестре? А раз она ему не нужна, то и он ей тоже не нужен. Слава богу, она сама ни в чем не виновата. Да, напал извращенец, она пришла домой и попросила Виталика выкинуть испорченное пальто, а как уж он там им дальше распорядился – откуда ей знать?
… – И долго вам пришлось вытягивать из нее все это? – спросил Зиганшин.
Пестряков невесело усмехнулся:
– Я бы сказал, что ее, наоборот, было не заткнуть. Она как увидела меня на пороге, так просто просияла. Естественно, для полноты торжества ей хотелось, чтобы я знал, кто именно меня сокрушил и растоптал ногами.
– Но она же свидетельствовала против себя…
– Я вас умоляю! За клевету я до старости буду с ней судиться, а другого ничего не пришьешь. Соучастие? Она заявит, что специально придумала, будто знала, зачем Горскому пальто, чтобы меня позлить, и попробуй докажи обратное. Ненависть к своим работодателям у нас пока еще не уголовное преступление.
Зиганшин встал сварить еще кофе.
– А вдруг она солгала про Карину Александровну? – спросил он. – Тоже чтобы вас позлить.
Пестряков покачал головой:
– Нет, это правда, и я знал это еще до поездки к Люсе. Не хотел верить, но в глубине души знал. Случайно выяснил, что Карина стажировалась у экспертессы, проводившей вскрытия жертв Тарасевича…
– Совпадение, – быстро сказал Зиганшин, – их и так очень много в этом деле, почему бы не допустить еще одно?
– Потому что она никогда мне об этом не рассказывала. И ушла из судебной медицины, думаю, тоже для того, чтобы никто не вспомнил потом и не удивился очередному совпадению, как Карина вышла замуж за парня, невесту которого убил тот самый маньяк, над делом которого она работала.
– Не знаю, что вам и сказать… – с трудом произнес Зиганшин.
– Да что говорить? Виски налили, и на том спасибо.
– Обращайтесь. Я справлялся у своего товарища о состоянии Климчука. Тот чувствует себя вполне удовлетворительно, освоился в новой обстановке и домой не очень-то и рвется. Старенькая мама тоже, кажется, довольна настоящим положением вещей, все-таки она устала за столько лет…
– К чему вы это говорите?
– Можно оставить все как есть.
– И бедный юродивый пусть отдувается? Вот мама Лизы тоже двадцать лет назад оставила все как есть, и что из этого вышло?
Зиганшин только развел руками.
– Вы полицейский, поэтому вам допустимо иногда отождествлять себя с законом. Нехорошо, но допустимо. А я, Мстислав Юрьевич, сторож сторожей, потому обязан быть чуть ниже закона. Я последний человек, который может решать, кого казнить, а кого миловать.
– А я предпоследний, – кисло согласился Зиганшин, – но только это такой ужас начнется… Виталика этого быстро выдернут из его снегов, а расколют еще быстрее, потому что он, похоже, слаб в коленках. И вы таки думаете, что он будет молчать про вашу жену?
– Что вы, нет конечно!
– А каково будет вашему сыну узнать правду?
Пестряков покачал головой:
– Мы справимся. Пусть лучше узнает от меня, чем от той же Люси, когда ей в следующий раз придет в голову мне отомстить.
Вода в кастрюльке закипела, и Зиганшин приготовил кофе в той же жестяной кружке и подал гостю. Себя напоить было не из чего, и он подумал, что надо поскорее перевозить маму с мебелью и посудой, а то бедуинский быт реально начинает утомлять.
– Мне кажется почему-то, хоть я и не начальник ОРЧ собственной безопасности, что открывать сыну правду вам не придется.
– Почему?
– Допустим, мы уговорим Люсю пойти в полицию и признаться, что Климчук напал на нее, а не на Карину Александровну.
– Допустим.
– Допустим, найдется сотрудник, готовый ее выслушать, так вы думаете, она такая дура, что с порога себя оговорит? Сразу заявит, что в составе преступного сообщества планировала убийство? Естественно, нет! Она скажет, что да, было дело, подверглась в метро атаке извращенца. Если нам очень повезет, признается, что отдала пальто Виталию Горскому и понятия не имеет, что он с ним сделал дальше, а если не очень, заявит, что сама выбросила в мусор. Вероятнее всего, сотрудник сделает все возможное, чтобы отфутболить Люсю с ее запоздалыми откровениями, ну а если вдруг она попадет на единственного на весь город энтузиаста, тот максимум, что сделает, – это поручит северным коллегам допросить Виталика, но если он один медработник в стадах белых медведей, то ментов там примерно столько же. Пока они найдут друг друга среди вечной мерзлоты… Ладно, наш энтузиаст позвонит ему по сотовому, и Виталик на голубом глазу ответит, что, держа пальто двумя пальцами за воротник и содрогаясь от брезгливости, вынес на помойку, а какой уж там дальше его бомж подобрал, только Богу известно. И на этом все закончится. Да, скажет энтузиаст, по ходу мы лажанулись, и Климчук не виноват, но простите, он разве осужден? Есть решение суда отправить его на принудительное лечение, а дальше врачи решают, что с ним делать. Если он не представляет опасности для себя и окружающих, то можно его выписывать на амбулаторный этап, и тут без разницы, сто человек он убил или ни одного.
Пестряков нахмурился:
– Вы сейчас к чему это говорите?
– К тому, что иногда просто надо довериться судьбе, – сказал Зиганшин. – Пусть Люся скажет хотя бы про пальто, а дальше как получится. Попадется настырный кадр вроде Анжелки – хорошо, нет – значит судьба такая. А Сашу Климчука я как-нибудь навещу в больнице. Специально надену парадную форму и скажу ему, что мы все выяснили и теперь официально знаем, что он никого не убивал.
– Ну это как-то несерьезно…
– Георгий Владимирович, а вы не думаете, что ему реально лучше в больнице? Хорошо, что он пока взрослых теток окучивал, а вдруг переключится на девочек? Ветром свободы остатки крыши сдует, и вперед! Нет, это, конечно, не настоящее изнасилование, но честно скажу, если бы я был девочкой, то сильно бы перебздел, если бы ко мне это чучело прижалось. Представляете, на заре жизни такое мерзкое впечатление?
Пестряков поморщился.
– Ну вот о чем и речь, – резюмировал Зиганшин. – Полной справедливости в жизни все равно никогда не бывает, поэтому давайте доверимся судьбе.
Пестряков прошелся по кухне, заложив руки за спину, и зачем-то заглянул в форточку.
– Вот и Виталик доверился судьбе, – глухо сказал он, – и можно ли утверждать, что он был на сто процентов не прав? Черт, я ведь помню его мальчишкой! Такой хороший… Мне следовало тогда позаботиться о нем, но я тонул в своем горе и страданий других не замечал. Денег только дал матери, все, что были, и решил, что этого достаточно. Не подумал, что парень потерял сестру и нуждается в моей поддержке, он ведь рос без отца. Да, все мы натворили, а отдуваться за нас будет несчастный дурачок.
