– Понимаешь, он прикрутил шайбу… – рассказывал Аристарху Гораций спустя пару лет. Они сидели в закусочной на улице Бен-Иегуда в Иерусалиме, и Горик впервые пробовал местную шварму, лучшую в городе, и даже в стране, по утверждению Стаха. – Прикрутил он ту чёртову шайбу и был очень доволен. Сказал: «Это навечно, Гораций. Вечность – на меньшее мы не согласны!» Пошёл и прилёг. Я думал, он отдохнуть хочет. Я его и не беспокоил… Через час заглянул, а он уже остыл.
Вот тут Стах и услышал рассказ (впоследствии ставший каноническим, как Нагорная проповедь) про то, как Горик, мастер спорта по вольной борьбе, плоскогубцами откручивал завёрнутую дедом шайбу. Ту самую, что дед завернул рукой. Рукой, понимаешь?! За пять минут до смерти.
* * *
А Лёвка Квинт уехал в конце девяносто четвёртого и вовсе для Стаха неожиданно. Впрочем, коллега Квинт всегда был человеком загадочным и сюрпризным: внезапным, налётно-ослепительным. Он и женился, как Стаху казалось, с бухты-барахты, на совсем неприметной девчонке – это после всех-то красавиц Кировского кордебалета, после длинно-туманной любви аспирантки универа, дважды глотавшей из-за него барбитураты… Словом, Эдочка как-то выпадала из блистательной череды его сногсшибательных дев. Но поразительно соответствовала самому Лёвке: коротышке с ухватками и зубастой улыбкой обаятельного Робин Гуда. Оба они просто на редкость друг другу подходили. Стах въедливо пытался выяснить: это любовь?! Пока не узнал о приготовлениях друга к отъезду.
– А ты что – еврей? – спросил Стах, ошарашенный известием, что вот буквально через две недели… Да они на свадьбе-то отгуляли чуть не вчера!
– Я-то нет, – легко отозвался дружок. – Ты мою родословную знаешь: французский мародёр, подаривший сей мощный генетический импульс грядущим поколениям. Хотя чёрт нас всех разберёт. Кто и за что может поручиться в этой густой монголо-французской каше. Но! Какой же русский не любит быстрой езды… в данном случае за границу? А у Эдочки по данному пункту всё тип-топ, ну а врачу всегда найдётся кого резать и зашивать – при тамошних постоянных войнах.
– Зачем… – растерянно повторял Стах. Ужасно, горестно не хотелось терять Лёвку. – Зачем, ёлы-палы?!
Зато в предотъездной Лёвкиной карусели Стах свёл полезное знакомство: разбитная израильская девушка Ципи работала в местном Сохнуте, «ворочала историей», отправляя людей на Святую землю целыми самолётами. При первой встрече в толкотне Лёвкиной съёмной квартирки Стах спросил её: а Святая земля, она как – не прогнётся под нами? – И Ципи захохотала.
С ней было легко, и он очень это ценил: она не интересовалась ни его странным обручальным кольцом, ни его странной отсутствующей женой.
К тому времени он легко сходился с разными экземплярами противоположного пола. Дамы прикипали к нему с первой встречи: суровый доктор с хорошим чувством юмора, не жадный, не зануда, не алкаш; неутомимый и деликатный любовник…
Примерно через месяц дама пыталась нащупать возможности к более тесному жилищному сближению. И тут наступал момент, огорошивающий каждую женщину. Он, будто ожидал начала атаки, будто готовился к ней загодя, обрывая первые же разведывательные подходы одной-единственной коротенькой фразой:
– Я женат.
Дама, видавшая его в компаниях (всегда одного), проводившая с ним ночи (и никто не беспокоил его звонками из дому!), ошарашенно умолкала, не решаясь углубляться в матримониальную тему. Уж такое было лицо у этого доктора: не располагающее к выяснению отношений. На этом связь, как правило, чахла и угасала. Стах понимал это: кому из женщин хочется чувствовать себя пристяжной. Понимал, и просто переставал звонить.
Вот и с Ципи они по-товарищески переспали раза два, и та сказала ему:
– Сделай гостевую визу, пригодится. А насовсем уезжать… – она хмыкнула и пожала плечами: – Зачем? Здесь так интересно!
Визу он сделал месяца через три – Лёвка прислал приглашение, а к тому времени Стах так по нему соскучился, что подумал: почему бы не смотаться на недельку: здесь грязь и дожди, там солнце и море. По телефону друг его звучал неплохо: новые репатрианты Квинты сняли квартиру в Хайфе, Эдочка устроилась мыть полы в какой-то стоматологической клинике, Лёвка на курсах учил иврит (Лёвка! учил! иврит?!), готовясь к экзамену «на врача»; а пока что вкалывал санитаром в больнице Рамбам.
Хм-м… Рам-бам… Бим-бом… Тум-бала-лайка… Чёрт знает что!
За гостевой визой он съездил в Москву, выстоял кошмарную очередь в израильское посольство на Ордынке. Очередь была взбудораженной, напористой, ругливой… и одновременно подобострастной. Накануне прошёл дождь с первым снегом, под ногами чавкала грязь, перемешанная ботинками и сапогами. Он стоял, уткнувшись в книжку, медленно продвигаясь к пластиковому барьеру, за которым поджарые чернявые люди сноровисто сортировали всю эту пёструю алчущую паству в строгую очередь.
Вдруг ему под ноги подбежал – как подкатился – пацан лет четырёх. Сунулся кудрявой башкой между коленей, словно хотел пробраться в глубину толпы или высматривал кого-то своего. Стах присел на корточки – разглядеть налётчика. Мальчишка оперся о его колени обеими руками, подпрыгнул и невозмутимо уставился синющими глазами: промытый дорогим шампунем, заласканный, наверняка заваленный игрушками, непуганый ребёнок.
– Ты что, потерялся? – спросил Стах, любуясь забавной мордахой. И сразу откуда-то сверху женский голос крикнул: – Лёшик, Лёшик?! Ты куда побежал, засранец?! Ты почему… – и запыхавшаяся пожилая женщина врезалась в Стаха, разобралась с его коленями, вытаскивая пацана за руку. – Куда, а?! Чего ты здесь потерял?!
– Я думал, тут мама… – сказал пацан, уволакиваемый бабушкой или няней, или кто там она ему была.
– С ума сошёл?! Здесь одни только чужие дядьки и тётьки… А мама на складах! Вот я ей позвоню, пожалуюсь, какой ты неслух ужасный!
Поволокла…
Прежде чем завернуть за угол, пацан обернулся и встретился глазами с чужим дядькой. Стаху почему-то не хотелось отводить глаз от маленькой фигурки в явно импортной дорогой курточке, в синих сапожках… Неслух ужасный. А вот шапку на эти кудри надо бы надеть, а то простудится. Дура ты нерадивая, бабка или нянька, или кто ты там есть… при такой занятой мамаше – «на складах»! Что за склады, винные, что ли…
– Пройдите сюда, – сказал ему посольский охранник, слегка раздвигая пластиковый барьер.
* * *
А дальше – что: собирался в гости, угодил в жизнь. В совсем другую, новую-странную, не по размеру и не по понятию – очень, очень долго не свою жизнь.
Когда лет через десять-пятнадцать он рассказывал кому-то историю своего молниеносного отбытия из совка, на него смотрели недоверчиво, переспрашивали и уточняли… Улыбались, хотя особо забавного в этой истории было мало. Весь рассказ – а Стах по-прежнему был хорошим рассказчиком – он уложил в несколько фраз, которые произносил весело-отрешённым тоном: ну да, бывает и так.
…Пил вечером чай с татарином Гинзбургом, когда зазвонил телефон – аппарат тогда уже стоял у старика в комнате. Это мог быть сын Гинзбурга, его невеста Рива, внук Горик, в то время уже мастер спорта по вольной борьбе. Стах нехотя поднялся с кружкой чая в руке и, прихлёбывая горяченького, снял трубку. Вежливый мужской голос представился райвоенкоматом и поинтересовался: не угодно ли Бугрову Аристарху Семёновичу стать пушечным мясом? Ну, немного иначе, конечно: не хочет ли Аристарх Семёнович послужить на южных рубежах нашей родины. Как-то так.
