«Такой завезет…» – оценил Торвен.
Внутри карета оказалась исключительно удобной: упругие сиденья, обитые кожей, поручни, шторки на окнах. Особый порученец расположился напротив. Шторки, по обоюдному молчаливому согласию, задергивать не стали. Людей на улицах было мало, да и те спешили по своим делам, не поднимая голов.
Праздно фланирующая публика исчезла.
– Это днем, – заметил Шатьен, забавно дернув усом. – А вечером пускаются во все тяжкие. Балы, кутежи, гулянки. Вчера затеяли карнавал. Гуляли всю ночь, как перед концом света. Мы, парижане, усердно выполняем предписания врачей…
Он усмехнулся, нюхая флакон с камфарой.
– Врачей?!
– Не знаю, как у вас в Дании, а у нас чтут традиции. Нельзя показать болезни, что ты ее боишься. Напротив, надо радоваться и веселиться, как ни в чем не бывало. Тогда эпидемия испугается и уйдет.
– Помогает?
Карета проехала мимо фонарного столба, выкрашенного свежей красной краской. На столбе болталась доска с черной надписью: «ПОМОЩЬ ЗАБОЛЕВШИМ ХОЛЕРОЙ». Это значило, что поблизости можно найти больницу, носильщиков или труповозку.
– Не очень. Есть и другие методы.
– Например?
– Профессор Бруссе предлагает строжайшую диету: ничего не есть и не пить.
– Ничего?
– Абсолютно. Плюс пиявки и кровопускания.
– Его пациенты излечиваются?
– Не сказал бы. Единственным утешением им служит то, что умерли они не от холеры.
Навстречу, чудом разминувшись с каретой, прогрохотал артиллерийский фургон – «омнибус мертвецов». Дрог и телег не хватало, властям пришлось обратиться за помощью к армии. Оба солдата-возницы – тот, что сидел у дышла, и тот, что был на выносных – пьяные с утра, горланили похабные песни. Во чреве фургона перекатывались гробы, угрожая снести дверцу и вывалиться на мостовую.
Из переулка тянулись сизые клочья дыма.
– Что там? Пожар?
– Жгут имущество умерших от холеры. Распоряжение префекта.
«Единственная дельная мера», – подумал Зануда.
– Приехали.
4
Подъем по бесконечным мраморным лестницам показался пыткой. Некстати разболелась нога – если бы не перила и трость, Торвен не одолел бы и двух маршей. Шатьен сунулся помочь, но взглянул в лицо датчанину – и отступил. Чиновник по особым поручениям ценил упрямцев, полагая их солью земли.
Сквозь витражные стекла врывались лучи солнца. Стены окрасились бирюзой и пурпуром, зеленью и желтизной. Издали долетел тревожный звон колоколов.
– Господин Гизо ждет вас.
Длинный коридор. Ряд высоких окон – и ряд высоких дверей напротив. Предпоследняя дверь. Горит начищенная бронза таблички – новехонькой, только что из мастерской. «Франсуа Пьер Гийом Гизо, министр образования».
Будь у министра не три, а десять имен – все бы перечислил, либерал.
– Обождите минуту.
Створки жадно сглотнули порученца. Не прошло и обещанной минуты, как дверь выплюнула чиновника обратно.
– Входите.
В приемной сидел щуплый юноша, теряющийся на фоне монстра-стола. Торвен заметил секретаря, лишь когда тот пошевелился.
– Мсье Торвен?
– Да.
– Господин министр готов вас принять, – сообщил секретарь таким тоном, словно Торвен месяц умолял дать ему аудиенцию. – Сюда, пожалуйста.
«Раньше бегом в гости мчался, – припомнил Зануда, борясь с очередной дверью. – А теперь к себе вызывает. Ладно, мы у королей на приемах бывали. Министры нам – тьфу, плюнуть и растереть!»
– Поздравляю с назначением!
– Увы, сейчас неподходящее время для поздравлений, – Гизо строго уставился на вошедшего. Министр выглядел усталым и осунувшимся. Даже знаменитые бакенбарды обвисли. – Но все равно благодарю. Присаживайтесь, мсье Торвен. Нам предстоит тяжелый разговор.
Кресло с львиными лапами заскрипело, недовольное посетителем. Второе кресло без возражений приняло в себя министерское седалище. Повисла пауза. Гизо перебрал бумаги; отложил их в сторону.
– Мне неприятно говорить вам об этом, мсье Торвен. Но в последнее время ваша деятельность на территории Франции стала вызывать неудовольствие у представителей очень серьезного ведомства. Вы понимаете, о чем я?
– Увы, – развел руками Зануда. – Не понимаю. Причем сразу по ряду пунктов.
– Например?
– Например, как моя скромная деятельность на ниве естествознания могла вызвать чье-либо неудовольствие? И почему «серьезное ведомство» не сообщило мне об этом напрямую? Надеюсь, у министерства образования ко мне претензий нет?
Гизо вздохнул: обойтись намеками не удалось.
– Хорошо, поговорим начистоту. Вы хоть представляете себе, какого труда мне стоило убедить военных не принимать поспешных мер, а дать сперва возможность поговорить с вами? Ваш повышенный интерес к работам Карно привел их в бешенство! Вы должны быть благодарны мне, что до сих пор не сидите в каталажке!
– Я благодарен вам, господин министр.
Гизо сбился с мысли, и Торвен воспользовался паузой.
– Спешу заверить вас: мой интерес носит сугубо научный, более того – теоретический характер. Здоровая общественность заинтересована в публикации…
– Я сам сторонник прогресса, – прервал его министр. – Иначе меня не назначили бы на этот пост. Но сейчас речь идет о государственных интересах Франции. Как член правительства, я вынужден признать правоту военных. В конце концов, Дания и Франция были союзниками; вы, бывший офицер, должны нас понять. Благо государства – превыше всего!
– Разумеется! Наше Общество ни в коей мере…
– Наши военные считают иначе!
Гизо вскочил и принялся расхаживать по кабинету, отсекая каждую фразу резким взмахом руки.
– Ваша назойливость по отношению к Карно исчерпала терпение военного министерства. А визит на нефтеперегонный завод?! Вы нам это прекратите, мсье Торвен! Мало вам неприятностей с полицией? Слава богу, ваши друзья вовремя покинули Францию. И я рекомендую вам последовать их примеру.
– Помилуйте! У меня дела в Париже! Разве я нарушаю французские законы?
«Рассказать ему об Эминенте? – лихорадочно размышлял Торвен. – О том, что жизнь Карно под угрозой? Что это даст, кроме дополнительных подозрений? На публикацию вояки все равно не согласятся…»
– О законах вспомните, когда вас придут арестовывать! Поймите же, я пытаюсь вас спасти. Если у вас и впрямь дела в Париже – сидите тише мыши. И за десять лье обходите дом Николя Карно. Иначе вам в лучшем случае грозит депортация из страны. В худшем – обвинение в шпионаже. Или вы просто исчезнете без следа. Мне не хотелось этого говорить… Но вы, кажется, не понимаете, в каком положении оказались!
