– Нет. Я размышляю.
4
– Когда это пришло?
– С утренней почтой, государь.
Королевская длань осторожно взяла лист плотной бумаги, украшенный печатью устрашающего вида – три леопарда под тяжелой короной. Его Величество Георг, Четвертый сего имени, король Объединенного Королевства Великобритании и Ирландии, изволил лично взглянуть на письмо.
В третий раз за день.
– Фредерик, старый пьяница! Ты спятил, что ли?
«Государь, брат мой!
Прискорбная весть об аресте верного Нашего слуги и подданного, дворянина и многих орденов Кавалера, бывого члена Королевского Совета полковника Андерса Сандэ Эрстеда ввергла Нас в сугубую тяжкую печаль. Дабы развеять ея, Мы не преминули вывести в море эскадру Нашу, коя ныне двигается Северным морем курсом вест. Сообщаем Вам, брат Наш Георг, что Мы не оставим желания Нашего лично извергнуть помянутого полковника Андерса Сандэ Эрстеда из узилища, ежели только воля Королевская Ваша не восстановит попранную справедливость…»
– А ведь явится, я его знаю. И что нам теперь делать?
Его Величество подумал и выдал королевскую резолюцию:
– Д-дверь!
Георг IV тоже не любил поминать Дьявола прямым образом.
Сцена седьмая
Черный Арестант
1
– …а Джейкобс и говорит: сказки все это! Пять лет в Ньюгейте служу, из них три – в Гиблом. В одиночках дежурил, стерег душегубов перед казнью. За Особую отвечал, сто раз туда захаживал. Все отделение – назубок! А Черного Арестанта не видал. Байки!
Войдя в роль, кучер тюремной кареты грохнул кулаком по столу – да так, что жалобно задребезжали кружки с дымящимся флипом. Ухватив ближайшую, кучер в два глотка опорожнил ее и крякнул, утирая усы.
– Эй, Билли! – окликнул он навострившего уши писарька. – Сваргань-ка нам добавку! И сам хлебни: в слякоть – первейшее дело. Доктор Ливси моей старухе рекомендовал, от насморка.
И продолжил рассказ:
– …А Хоган ему: одиночки – тьфу! Ты, мол, «всенощную» в Особой прокукуй…
– В Особой надзирателям дежурить не положено, – перебил кучера смотритель, отдав дань выпивке. – Только в караулке. Ну, еще в коридоре. А внутрь – ни-ни!
– Верно! – непонятно чему обрадовался кучер. – Ты в Ньюгейте давно служишь?
– Тринадцатый год…
Смотритель обиделся. Тоже мне, нашел новичка! Весной ему стукнуло пятьдесят лет, тридцать из которых он провел на государственной службе. То, что кучер четверть века сидит на козлах ньюгейтского экипажа, не дает ему положительно никакого права…
– Значит, Брикса ты не застал. Аккурат в Особой и сгинул, бедняга, в канун Дня Всех Святых. После этого и вышел запрет – внутри дежурить.
– Сгинул? – охнул писарек. – Арестанты прикончили?
За окнами ударил зловещий раскат грома, и он едва не расплескал пиво.
– Ага! – осклабился кучер. – Арестант. Черный! Явился – и забрал. Только сюртук и остался: весь в пропалинах. Серой несло, будто дьявол примерял! Ну, сожгли, от греха подальше…
– Кого? Брикса?!
– Сюртук, дурила! Брикс, небось, и так в аду на сковороде пляшет…
Смотритель с писарьком дружно глянули на календарь, висевший в углу: убедиться, что до Хэллоуина еще далеко.
– Утром сменщик пришел – глядь: камера заперта, заключенные по углам трясутся, а Брикса нет! Стали душегубов пытать: куда надзиратель подевался? А те про Черного Арестанта лопочут. Один с ума рехнулся, его даже помиловали. В Бедлам отправили. Только Джейкобсу все нипочем. Давай, грит, биться об заклад! Ночь, мол, в Особой просижу, и черту в рожу плюну.
– И что?
– Ты, парень, меньше болтай! Мы уж заждались. Или ты хочешь, чтобы нас простуда одолела? Глянь на улицу!
Сумрак за окном разорвала вспышка молнии. В электрическом свете струи ливня, хлеставшие по стеклу, предстали градом стальных игл, готовых пронзить любого, дерзнувшего высунуть нос на улицу. Олд-Бейли, куда выходили окна тюремной конторы, пустовала. Лужи кипели от дождевых капель, грязный поток бурлил на мостовой, прокладывая путь к канаве. Стенные часы, хрипя, пробили семь. Однако снаружи царила такая темень, что казалось: время близится к полуночи.
Один вид стихии вгонял в хандру.
Долив пива в котелок, нагревшийся у камина, писарек от души хлюпнул туда джину, всыпал горсть сахара; разбил в «микстуру» три яйца. Достав из камина раскаленную кочергу, он взялся перемешивать флип. Кочерга шипела, над котелком вознеслось облако пара. Билли с натугой закашлялся.
– Дыши глубже, парень! – с удовлетворением констатировал кучер. – Будешь здоров, как дуб! И ром не забудь влить…
– Так что Джейкобс? – намекнул смотритель. – Помнится, на пенсию вышел?
Он и под угрозой виселицы не признался бы, что обожает жуткие истории про призраков, бродячих мертвецов и Жеводанского Зверя. Отцу семейства, служителю закона с безупречной репутацией не к лицу такие увлечения. Но сердцу не прикажешь. Смотритель пристрастился к «weird tales» с детства – и до сих пор слушал их, замирая от сладкого ужаса. Когда день клонится к вечеру, за окном – мрак, и бушует гроза; когда деревья в отсветах молний тянут к окнам заскорузлые пальцы ветвей; и ты – в славной компании, уютно потрескивает камин, в руке дымится кружка с флипом…
О! Это лучшее время и место для страха.
– Пенсия? – кучер выдержал многозначительную паузу. – Ты, брат, в Манчестер ездил, когда оно случилось.
– Вечно все без меня случается, – вздохнул смотритель.
– Видел бы ты Джейкобса наутро! Башку словно мелом обсыпало, колотит всего, как с перепою… Икает, слова выдавить не может. Вот ему пенсию и назначили – по здоровью.
– А откуда он вообще взялся, Черный Арестант? – влез заинтригованный писарек.
Кучер открыл рот, дабы просветить юнца, но его опередили.
– О, это давняя история, – прозвучало от дверей.
Все трое, как по команде, обернулись на голос. В проеме, где еще миг назад никого не было, высилась мрачная фигура. За спиной пришельца шелестела стена дождя. По непонятной причине распахнутыми оказались обе двери – и наружная, и внутренняя. Неужели их забыли запереть?! И куда подевался слуга, обязанный доложить о приходе посетителя?! Вместо ответа на эти, разумные до отвращения, вопросы полыхнула молния. Мертвенный свет озарил улицу. От ног гостя в контору протянулась длинная тень.
Смотритель перекрестился дрожащей рукой.
– Добрый вечер, господа.
Гость аккуратно затворил за собой дверь. Одежда его не отличалась разнообразием оттенков – черный фрак, черный жилет, черные панталоны. Туфли и цилиндр были словно вырезаны из угля. Лицо же поражало своей бледностью, резко контрастируя с нарядом. Глаза прятались за темными окулярами. Пламя камина играло в стеклах кровавыми отблесками.
