Хомутов вопросительно взглянул на Сулеми. Тот, похоже, решал в это мгновение в уме какую-то непростую задачу, ему понадобилось для этого несколько долгих мгновений, после чего он яростно прошипел:
— Вон!!!
Он был страшен в эту минуту настолько, что женщина выбежала из комнаты почти в беспамятстве. Сулеми подхватил Хомутова под руку и потащил за собой — в коридор, в котором никого уже не было.
— Она видела меня, — сказал Хомутов.
— Да, — процедил Сулеми. — Но она приняла вас за президента.
Это, наверное, важно — что женщина приняла двойника за Фархада, но сейчас не было времени рассуждать об этом. Почти бегом они преодолели длинные переходы на пути к своему крылу, а когда в очередной раз повернули — увидели Гареева.
Полковник стоял у окна, барабаня ногтями по стеклу, и, заслышав их шаги, обернулся. Был он мрачен, щеки заливала землистая бледность.
— Что-нибудь случилось? — спросил Сулеми.
— Да. Сегодня ночью скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС.
41
Он умер глубокой ночью, во сне. Его жена, еще ни о чем не подозревая, поднялась утром, покинула спальню и вернулась лишь спустя час, обеспокоенная тем, что супруг необычно долго не встает. К этому времени тело почти остыло, рот покойного был широко разинут, обнажая голые, как у младенца, десны.
Охрана, бережно поддерживая, увела лишившуюся сил вдову от тела. Несчастная была совершенно потрясена тем, что несколько ночных часов провела в одной постели с трупом.
Из членов Политбюро первым прибыл Шеф — его известили прежде других, сначала начальник охраны, а затем уж профессор Черкизов, личный врач престарелого генсека.
С Черкизовым некоторое время назад у Шефа состоялся разговор — как раз тогда Шеф принимал процедуры в «кремлевке». Они остались наедине с профессором, и Шеф заметил бесцветным голосом, не то констатируя, не то ожидая возражений:
— Старик сдает на глазах…
Он посмотрел на Черкизова так, что тот даже дышать перестал. Тема была скользкая, запретная, в общем-то, и не ясно было, к чему этот разговор. После паузы Шеф все тем же тоном продолжал:
— Здоровье Генерального секретаря — достояние державы. Мы надеемся, будет сделано все, что в человеческих силах, чтобы сохранить его работоспособность.
Черкизов перевел дух, собрался что-то сказать, но не успел, потому что Шеф неожиданно продолжил:
— Если понадобится помощь по линии государственной безопасности — обращайтесь непосредственно ко мне.
Черкизов мгновенно понял, что вся суть разговора — в этой последней фразе. Шеф отчетливо давал понять, что должен первым получать информацию о состоянии Генерального. Профессор наклонил свою крупную, совершенно седую голову. Большинство членов Политбюро были его пациентами, и он знал, что сейчас все они живут ожиданием близкой смерти старика…
Шеф несколько минут простоял в молчании у изголовья покойного. Был он при этом скорбно сосредоточен и собран. Сразу же после этого он уехал, и все те, кто явился после него, потянулись следом.
Заседание Политбюро открылось в полдень. Вел его Шеф. Все присутствовавшие, казалось, пребывали в подавленном состоянии, растерянность витала в воздухе, и поэтому речь председателя КГБ показалась точной, разумной, конструктивной. Это была речь человека, способного противостоять хаосу. Когда дело дошло до назначения председателя комиссии по организации похорон старика, прозвучало имя Шефа — и это было так же естественно, как и то, что председатель комиссии всегда становился преемником покойного, занимая его место в партийной иерархии. Едва ли не каждый из членов Политбюро был против избрания Шефа, но никто из них не осмелился бы заявить об этом вслух. Сидели с окаменевшими лицами, не поднимая глаз, и Шеф вдруг спросил негромко и сухо:
— Нет возражений? — будто уже был тем, кем намеревался стать.
Стоило сейчас кому-либо из присутствующих выразить недовольство или сомнение, как распахнулись бы двери и в зале заседаний появились охранники — люди Шефа, которые были везде.
Он обвел присутствующих медленным взглядом. Он не ошибся в них, все шло так, как он предполагал. На пленуме, после того как старика похоронят, будет избран новый Генеральный. Кто им станет, теперь не было сомнений.
42
Это продолжалось со сводящим с ума постоянством: утром в комнату, где был заперт Бобо, входил Рашид. Бобо знал, что Рашид неизбежно придет, и поэтому сидел в дальнем углу комнаты, вжавшись в стену и встречая своего мучителя затравленным, полным тоскливого ужаса взглядом. Рашид никогда не произносил ни слова. Он приближался к парнишке неторопливой разболтанной походкой, и хотя Бобо знал, что за этим последует, ни разу ему не удавалось опередить Рашида — тот бил в живот коротким ударом ноги, обутой в тяжелый армейский ботинок. Пропустив первый удар, Бобо пытался увернуться от следующего, но тщетно. Рашид пинал его, как пинают мешок, набитый тряпьем — небрежно, словно разминаясь. Бобо визжа катался по полу, пытаясь подняться на ноги, но ничего не выходило, он даже кровь с лица отереть не успевал. Единственной его надеждой было, что мучитель устанет, но он всегда терял сознание раньше, чем Рашид успевал разогреться.
Когда Бобо переставал подавать признаки жизни, Рашид обливал его водой и садился на стул в ожидании, когда мальчишка придет в себя. Бобо открывал глаза, бессмысленно озирался, начинал часто дышать. Рашид его не трогал, и лишь когда взгляд Бобо фокусировался на Рашиде, и в этом взгляде просыпался, наконец, животный ужас, Рашид поднимался со стула и принимался за дело.
Салех всегда появлялся неожиданно. Он входил и отрывисто приказывал:
— Прекратить! Вон!
Он был спасителем для Бобо, для которого во всем мире ничего больше не существовало, кроме двух вещей: Зла, которое воплощал Рашид, и Добра — им стал Салех.
Рашид уходил, Салех давал мальчишке четверть часа отлежаться, после чего приказывал смыть кровавую грязь и вел в стрелковый тир. Здесь никого не было в это время. Салех специально выбирал время, чтобы им не мешали. Бобо оказался способным учеником и оружием овладел быстро. Стрелял навскидку, почти не целясь, показывая при этом неплохие результаты, и Салех теперь отрабатывал главное, что требовалось от Бобо — высокую скорость огня и автоматизм действий. Парень науку эту впитывал, как губка, и предан был одному Салеху, потому что больше никого у него не было. Рашид знал свое дело, еще пару недель — и этот этап выучки можно заканчивать.
Спустя две недели Салех сказал Бобо в тире, как бы мимоходом:
— Этот Рашид — злой человек.
Бобо кивнул и вдруг заплакал. Его худые плечи вздрагивали под армейской курткой, которую ему подарил Салех.
— Не надо плакать, Бобо. Я знаю, что делать.
Бобо поднял залитое слезами лицо.
