«Вы с Бобо» — это было неожиданностью. Салех предполагал, что парнишка больше не понадобится. Неужели Бахир рискует оставить в живых свидетеля? Министр прочитал сомнение на его лице, бросил коротко:
— Это необходимо!
Эту фразу Салех вспомнил на следующий день, когда вместе с Бобо ожидал у госпиталя. Парнишка сидел, скорчившись на заднем сиденье, с совершенно безучастным видом. Взглянув на него, Салех внезапно понял, что не только Бобо, но и сам он — тоже свидетель этой рискованной операции. Логика подсказывала — он тоже должен умереть. Потому-то Бахир и приказал им вернуться в домик на окраине. Пусть явятся сами, зачем тратить время на поиски… От этой мысли Салеху стало так скверно, что первым его движением было — бежать. Он даже двигатель запустил, но вовремя спохватился и даже мысленно обругал себя за трусость. Он может уехать, конечно, но если он ошибся, и Бахир и в мыслях не держал устранить их с Бобо, — круто ему придется. Задание сорвано, приказ не выполнен. С теми, кто играет в такие игры, поступают только одним образом. Здесь сомнений быть не может.
— Вот она! — вдруг произнес Бобо.
Салех встряхнулся, освобождаясь от тяжелых мыслей, но время уже было упущено — женский силуэт мелькнул и скрылся за оградой.
— Ты не ошибся?
— Нет.
— Упустили, — сплюнул Салех с досадой.
Он раньше времени испугался, пожалуй. Пока они здесь, у госпиталя, подкарауливают неизвестную им женщину, им ничего не грозит. Опасность может возникнуть позже, поэтому следует подстраховаться. В тот дом они не вернутся, это решено. Попытаются выбраться из города, потому что на то, чтобы перекрыть дороги, необходимо минимум полчаса. Они успеют. А затем — на юг, к отряду. Там он среди своих, и Бахир не решится.
— Ты хорошо ее запомнил? — спросил Салех, ободрившись.
— Не очень. Все слишком быстро. Но это она.
— Ждем, — сказал Салех. — Смотри в оба, чтобы снова не упустить. Ты готов?
— Да.
Пистолет Бобо прятал под одеждой.
66
Уланова ранили легко. Пуля чиркнула по касательной, порвав мышцы руки, но не задев кости. Рану перевязали, а через каких-нибудь полчаса он уже сидел в операционной, морщась не столько от боли, сколько от досады на то, что все складывается так нелепо.
Женщина-хирург деловито сняла окровавленную повязку, Уланов увидел рану, скрипнул зубами и отвернулся, сказав с обидой:
— Ну что за люди, а? Мы же муку им перебрасывали, в этом кишлаке второй месяц голодают. А они же по нам, когда взлетели, — из автоматов.
Хирург промыла рану, начала зашивать. Боль была тупой, она разливалась по всей руке до плеча, и Уланов страдал — и от боли, и от равнодушия женщины, — та ни слова до сих пор не вымолвила, привыкнув к виду чужой крови.
Наложив швы, хирург молча указала на дверь — свободен, мол.
— У вас тут как на мясокомбинате, — раздраженно сказал Уланов. — Бездушные вы все-таки.
Женщина быстрым движением сбросила марлевую маску.
— Люда? — опешил Уланов.
— Ну. Так какие претензии?
— Никаких, — пробормотал Уланов.
Он чувствовал себя полным идиотом. Людмила мыла руки под шипящей струей воды.
— Как жизнь? — поинтересовался Уланов, стараясь сгладить неловкость.
Людмила не ответила.
— Это письмо, которое от Хомутова…
— Какое письмо? — она резко повернулась.
— Которое он должен был оставить.
Взгляд ее мгновенно потух. Она поняла — ничего нового Уланов не скажет. Это уловка, чтобы вовлечь ее в разговор.
— Что ты колотишься? — спросил наконец Уланов. — Ну уехал он, уехал, не ясно разве? Нет его. А жизнь идет.
Последнюю фразу он произнес мягко, по-особому.
— Может, встретимся вечером? — предложил Уланов. — Ребята из Союза мне такую прелесть забросили…
— Ты ничего не понимаешь, — произнесла Людмила устало.
Она все еще держала в руках полотенце.
— Я не из тех, не из взбесившихся теток. Просто приходит время, и начинаешь кое-что соображать. Большой кусок жизни позади, не так уж много осталось. Хомутов понимал. Нам бы уехать отсюда с ним вдвоем, что нас держало?
— Ну так и езжай к нему!
— Куда?
— В Союз.
— Он здесь.
— Где это?
— В Джебрае.
— Чушь.
— Нет. У меня тоже поначалу уверенности не было, одни сомнения. Ты в квартире тоже был — вещи на месте. Как раз те, которые он непременно забрал бы, если б уезжал.
— Он мог забыть в спешке. Могло сложиться так, что и вообще ничего не брал.
— Нет, Гареев сказал, что он садился в самолет с чемоданами. Не стыкуется. И когда я Гарееву дала понять, что не верю ему, знаешь, что он сделал?
— Что?
— Дал команду в Союз меня отправить. С глаз долой.
— Ты, похоже, перегибаешь, — протянул с сомнением Уланов.
— Нисколько. Начальник госпиталя, Сурков, меня вызывал, как раз после разговора с Гареевым. Довел до сведения, что, помимо его воли, обязан вернуть меня домой.
— Но ты, однако, здесь, — заметил Уланов.
— Все это заглохло. Сразу после гибели Гареева. Это, по крайней мере, убеждает?
За окном истаивал короткий день.
— Ты слишком свободно обращаешься с фактами, — сказал Уланов. — Если разобраться — все это сплошная чушь.
— Нет!
— Чушь, — упрямо повторил Уланов. — Я был бы готов поверить тебе, если бы ты объяснила мне, зачем Хомутову оставаться в Джебрае. Его что — похитили? Что он за птица такая?
— Извини, у меня сейчас еще операция, — сказала Людмила.
Она торопилась закончить разговор.
— Так что там насчет сегодняшнего вечера? — спросил Уланов.
— Ничего.
Об этом разговоре думала Людмила весь вечер. Уланов мог быть прав — и все же он ее не переубедил.
Из отделения она вышла, когда совсем стемнело. Миновала ярко освещенную проходную и окунулась в сумрак. Фонари не горели, только свет редких автомобильных фар освещал дорогу.
— Она! — встрепенулся Бобо.
— Ты уверен? Темно.
— Она, — повторил Бобо, нащупывая под одеждой оружие.
— Ступай! Делай все, как сказано.
Бобо выскочил и словно тень заскользил следом за Людмилой. Салех завел двигатель и тронул машину.
Людмила, услышав урчанье автомобиля за спиной, поначалу не придала этому значения. Возможно, кто-то из своих возвращается в посольский городок. Она обернулась — может подвезет? — в ту же секунду какой-то парнишка, шедший следом, налетел на нее, а машина уже была совсем близко, слепила фарами. Людмила отступила на шаг, но парнишка шагнул к ней и что-то твердое уперлось ей в грудь.
