В президиуме, кроме президента, восседало еще множество самого пестрого народа — даже он не всех знал, — и это было неплохо, потому что позволяло надеяться, что не все пять тысяч пар глаз устремлены на него, Хомутова. Он улыбнулся своим мыслям, и эту улыбку присутствующие заметили, посчитав добрым знаком — она была мимолетной и сдержанной, но в ней прочли доброту и мудрость вождя. Известно же — народ не любит широких улыбок у своих правителей.
Доклад, подготовленный по случаю праздника, зачитал Бахир — Хомутов настоял на этом накануне, не желая оказаться в центре внимания. Дожидаться окончания полуторачасовой речи он не стал, — поднялся и вышел, сопровождаемый Хусеми и охраной, и этот уход никому не показался странным. Кто не знает, что у президента страны множество неотложных дел, и даже в праздники он допоздна не покидает рабочего кабинета.
До вечера Хомутов прослонялся по покоям, задирая кота и пытаясь найти по телевизору хоть что-нибудь сносное, а в шесть, облачившись в парадный мундир, который оказался немного тесноват, отправился на прием. В Большом зале собралось около пятисот человек, и все они повернулись к дверям и замерли, когда появился президент. В полной тишине он прошел к креслу, стоявшему во главе стола и сделал приглашающий жест — только тогда все зашевелились, но стали усаживаться лишь после того, как сам Хомутов сел.
Приготовленная речь лежала в боковом кармане мундира, но он не стал ее доставать, сказал, как вышло, — и получилось неплохо. Пора было приступать к трапезе, ради которой и собрались все эти люди. Хомутов поднял узкий бокал с чем-то прозрачно-пузырящимся, отпил и досадливо поморщился. Повернувшись к застывшему позади Хусеми спросил:
— Разве спиртного нет на столе?
Лицо Хусеми вытянулось. Все было сделано в соответствии с традицией, запрещавшей на официальных мероприятиях даже намека на спиртное. Однако он был бы последним глупцом, если бы стал напоминать об этом — и чутье его не подвело. Хомутов прищелкнул пальцами, как делал это некогда дома, подзывая официанта, и приказал:
— Распорядитесь, чтобы подали.
Хусеми склонился, позволив поинтересоваться:
— Для всех гостей?
— Разумеется! — развел руками Хомутов. — Большой праздник.
Он не забыл ни о «сухом законе», ни о том, что совершает едва ли не святотатство, но не мог устоять перед искушением.
Присутствующие заметили заминку, но когда усатые, все на одно лицо, официанты начали вносить в зал и расставлять бутылки с пестрыми этикетками, возникло легкое замешательство. Итальянский посол, склонившись к уху супруги, восторженно шепнул:
— Я был прав, говоря, что Фархад затевает большие реформы!
Спиртное в официальной обстановке можно было сравнить только с революцией — еще три-четыре месяца назад нетрезвого человека, задержанного на улице столицы, действительно казнили.
Хомутов сам налил себе в бокал — сервировка не предполагала меньших емкостей. Этикетка «Столичной» показалась ему весточкой с родины.
Дипломатический корпус откликнулся моментально, джебрайцы же мялись, не решаясь поверить, что в том, что происходит, нет никакого подвоха. Хомутов, дабы устранить сомнения, лихо опрокинул фужер, слегка поморщился и закусил. Сидевший поблизости министр обороны тоже выпил, но вышло это у него далеко не так ловко, как у президента, — полковник поперхнулся с непривычки, и Хомутов про себя усмехнулся. Алкоголь уже начал действовать, и он чувствовал, как уходит, размывается напряжение, не отпускавшее его в последнее время.
Начались тосты. Пили за великий джебрайский народ, его успехи и процветание, за товарища Фархада, его здоровье и долголетие, и прочее, и прочее. Хомутов все принимал благосклонно, пряча в усах сдержанную улыбку, и даже когда Бахир взял слово — не нахмурился, по обыкновению, потому что сейчас не видел в министре врага. В какой-то момент он подумал: «Вероятно, я понапрасну его боюсь. Если в самом начале, когда Фархад только погиб, он не смог меня распознать, то сейчас и подавно. Не с кем сравнивать. Фархада нет, его повадки стираются в памяти окружения. Что ж, и этот этап позади — похоже, я привык к своему положению. Учеба окончилась. Теперь я — это я, но кто именно? Хомутов? Фархад? Скорее, ни то, ни другое, какой-то новый человек, и люди принимают меня таким, каков я есть. И это значит, что я действительно есть!» Эта последняя мысль все ставила на места.
Бахир закончил свой спич, поднял бокал, глядя на президента с почтительной и уже хмельной улыбкой. Хомутов приподнял свой в ответ. В зале становилось шумно. Воздух как бы вибрировал, смазывая очертания лиц и предметов, становясь почти осязаемым. Хомутов движением руки подозвал Хусеми, сказал негромко:
— А как у нас насчет музыки?
Это прозвучало вопросом, но Хусеми все понял, и через четверть часа в зал вошли музыканты в народных костюмах, с инструментами, какие Хомутов как-то видел в Музее революции. Он знал, что за музыка сейчас польется, но уже поздно было что-либо менять. Джебрайские мелодии и впрямь были тягучи и надрывны, но Хомутов вдруг обнаружил, что именно это и хочется ему сейчас слушать. Он ощутил пронзительную грусть, даже слезы навернулись на глаза. Эта музыка требовала забвения, и присутствующие налегали на спиртное. Кто-то уже сел мимо стула, не смог подняться, и под шутливые реплики соседей был уведен охраной из зала.
К Хомутову направился советский посол Агафонов, чтобы лично поздравить президента страны, и Хомутов поймал себя на мысли, что, как ни странно, этот человек сейчас ему чрезвычайно приятен. Он уже готов был заговорить по-русски, но сдержался. Хусеми был, как всегда, рядом, и Хомутов велел, указывая на музыкантов:
— Спроси у них, могут ли они сыграть что-нибудь русское?
И пояснил:
— В честь наших советских гостей. Во славу дружбы наших стран!
Хусеми замялся, но лишь на мгновение.
— Эти музыканты не знают русской музыки, но я сейчас вызову…
Хомутов, не дослушав, махнул рукой, что должно было рассматриваться, как команда действовать. Хусеми исчез.
— Выпейте со мной, товарищ Агафонов! — сказал Хомутов. — Как там Москва?
— Советское руководство искренне желает дружественному джебрайскому народу мира и процветания, — словно по бумаге отвечал посол.
— Да я не об этом! — Хомутов рассмеялся. — Погода там как? Люди?
— Я в Москве давненько не был, — признался Агафонов.
— Так д-давайте съездим! — чуть заплетая языком, оживился Хомутов.
Посол согнал с лица улыбку, глаза его остыли — шутливое предложение Хомутова он воспринял как указание на то, что президент Джебрая намеревается вскоре посетить Советский Союз с визитом. Однако такой визит должен был состояться в соответствии с графиком осенью следующего года. Как тогда следовало расценивать слова президента? Как просьбу перенести сроки?
— Вы хотели бы встретиться с советским руководством? — попытался уточнить Агафонов.
