При этих звуках Раджани, крадущийся между вертолетов, прибавил шагу, но все равно не успел — вертолет начал подниматься, и сержант, выбежав на открытое место, проорал сопровождающему его солдату:
— Огонь! Бей по нему!
Но едва раздались первые выстрелы, откуда-то вынырнул советский в летной куртке с багровым лицом и полез на них с кулаками:
— Не стрелять! Там Уланов! Пилот!
Солдат опустил автомат и растерянно взглянул на Раджани.
— Дима, быстрее! — умолял в вертолете Хомутов. — Они из нас сейчас сито сделают!
Уланов заложил крутой вираж, и гремящая машина пошла над самой бетонкой, так что ничего на земле не разобрать — сплошная серая муть. Хомутов прикрыл глаза. Он еще не мог поверить, что все позади. Через несколько минут он обернулся к Уланову, но тот сосредоточенно смотрел прямо перед собой, закусив губы от напряжения.
— Извини меня за весь этот спектакль со стрельбой! — крикнул Хомутов — в вертолете было шумно, но Уланов понял, кажется, и кивнул.
Они шли над холмами. Далеко справа виднелась лента шоссе.
— Куда летим? — спросил Уланов.
— К границе.
— Какой?
— Которая ближе.
Вертолет нырнул к гребням холмов, пересек шоссе. Хомутов из пилотской кабины перешел в отсек. Амира сидела у иллюминатора, сжавшись в комок. Хомутов тронул ее за плечо, девушка обернулась, и сейчас же отвела взгляд.
— У тебя все в порядке? — спросил Хомутов.
Она не ответила. Хомутов вернулся в кабину.
Уланов указал куда-то далеко вперед:
— Граница!
Хомутов проследил направление: те же холмы, никаких пограничных столбов.
— Русло ручья видишь? — крикнул Уланов. — Это она и есть.
— А до жилья далеко?
— На какой стороне? На джебрайской?
— Нет, ясное дело.
Уланов взглянул на лежавшую на коленях карту:
— Километров пятнадцать.
— Тогда садись — сразу за ручьем.
Вертолет скользнул вниз и завис над каменистой площадкой. Гул двигателя стих, лишь лопасти винта мелькали, постепенно замедляя бег. Хомутов склонился к Уланову, и они обнялись, хлопая друг друга по спине.
— Надо же, — бормотал Уланов. — Глазам не верю… Пашка, честное слово — Пашка… Откуда ты свалился? Что случилось?
— Ничего особенного. Это я из командировки вернулся, — проговорил Хомутов. На глазах у него стояли слезы.
Уланов отстранился и оглядел Хомутова с ног до головы, будто все еще не веря, что все происходящее — наяву.
— Я думал сначала, что тебя в Союз отправили. Потом прошел слух, что Фархад тебя орденом наградил, причем посмертно.
— Это я сам себя наградил, — засмеялся Хомутов. — Я здесь был все это время, в Хедаре. Походил в президентской шкуре.
И пояснил, видя, что Уланов недоумевает:
— Из меня сделали двойника Фархада, чтобы сбить с толку террористов. Поднатаскали немного, и — вперед.
— То-то я вижу, рожа у тебя какая-то странная, — улыбнулся Уланов. — А на кой тебе понадобилась вся эта стрельба, захват вертолета?
— Они меня вычислили, — невесело усмехнулся Хомутов и зябко повел плечами. — Бахир. Вот и пришлось, чтобы башки не лишиться…
— Мог бы в посольстве укрыться. Там не посмели бы тронуть.
Хомутов встряхнул головой.
— Нет, нет. Это исключено.
— Почему? — не мог взять в толк Уланов.
— Меня нету, понимаешь? Хомутов Павел Иванович числится среди жертв покушения на президента Фархада. Посмертно награжден орденом Красного Знамени и каким-то еще джебрайским, не помню уже — каким.
— Но ты же жив!
— Жив, потому что погиб не я, а президент, но об этом не знает ни одна душа, кроме меня, секретаря президента, а теперь еще и Бахира. Но и тот представляет себе события довольно смутно.
Он махнул рукой — что говорить, забудем.
— И что теперь? — спросил Уланов.
— Не знаю. В Джебрай мне дорога заказана, в Союз тоже. Что ж… мир велик. Фархад умер — ну, а мне предстоит начать все с начала. С чистого листа, — он смеялся, а глаза оставались печальными. — Это, оказывается, не так страшно, Дима — все начинать сначала. А за спектакль на аэродроме еще раз извини. Не хотел перед твоим напарником раскрываться. Так лучше — ты просто подчинился силе оружия, и спроса с тебя никакого. Кто захватил вертолет? Какой-то полоумный джебраец. А о Хомутове — ни звука.
Уланов кивнул, соглашаясь.
— Ну и все, я пойду, — сказал Хомутов. — Пора.
— Надо же, — пробормотал Уланов. — Как все это повернулось… Эх, жизнь!
Чтобы не растягивать прощание, Хомутов резко отстранился, крикнул в чрево вертолета:
— Амира! Уходим!
Девушка безмолвно выскользнула из темного проема. И тут Уланов вспомнил наконец главное, что собирался сказать.
— Людмилу в Союз вывезли. Ты знаешь об этом?
Хомутов хмуро кивнул. Он вспомнил вестибюль госпиталя, портрет Люды в траурном крепе, слова Агафонова: «Мы подготовили ее к отправке». Это было так болезненно, что он отвернулся, чтобы Уланов не видел выражения его лица.
— Тебе это, наверное, безразлично теперь?
Хомутов опустил голову.
— Ее уже не вернуть. Что толковать об этом.
И пошел прочь. Потрясенный Уланов вдруг понял, что Хомутов ни черта не знает, и захлебнулся криком:
— Паша! Паша!
Хомутов остановился. Лицо его было безжизненным.
— Она жива! Ее вывозили в Союз через аэродром в Бергаше, это было совсем недавно, и я перебрасывал ее в Бергаш под надзором гэбэ!
Хомутов недоверчиво молчал.
— Она жива! — упрямо повторил Уланов.
И тогда Хомутов засмеялся. Сначала осторожно, словно еще не веря, потом все увереннее и громче, и, глядя на него, Уланов засмеялся тоже, приговаривая:
— Жива! Она жива, Паша!
— Я поеду к ней!
— Но тебя же не впустят в Союз! У тебя никаких документов, тебя же нету вовсе, старый черт!
— А я через границу, как немецкий диверсант!
— Граница на замке, Паша. Там у нас пограничник Карацупа со своей верной овчаркой Джульбарсом.
— Я что, не найду приличной колбасы для собаки в свободном мире?
Они дурачились, и Хомутов постепенно возвращался к жизни.
Они опять обнялись.
— Давай, — сказал Хомутов. — Тебе пора.
Он отошел в сторону, глядя, как вертолет взлетает. Уланов сделал над площадкой круг и помахал на прощание рукой. Когда гул двигателя стих за холмами, Хомутов обернулся к Амире:
