Глава 19
— Зачем ты пришел, риар?
Вперед выступила статная женщина, уперла руки в бока. Смотрела она прямо и уверенно, но на самом донышке светло-карих глаз Краст видел страх. И он же отблеском ложился на лица остальных женщин, что столпились за спиной кухарки.
— Кажется, моя нареченная уже приходила к тебе, Алвина, — неторопливо произнес ильх, разглядывая собирающуюся толпу. — Приходила с просьбой, хотя могла приказать. Ты отказала.
Женщина набычилась, сжала губы. Товарки помрачнели.
— Я вольнорожденная дева Дьярвеншила, Краст… хёгг! И твоя лирин мне не указ, пока не надела пояс жены! Мы здесь не рабыни! Мы свое место знаем!
Краст поднял брови, слушая.
— Вот как. Уж не намекаешь ли ты и на мое место, Алвина? На то, что и оно — не в башне? Я ведь лишь дитя Злой горы, отродье ай-ро. Так ты говорила недавно на этой площади?
Сказал насмешливо, но женщины отхлынули назад волной. И даже храбрая Алвина побледнела. Сжала для смелости ухват, который держала в руке, и тут же отбросила. Краст хмыкнул. Молодец, поняла.
— Мы знаем, кто ты, риар, — но смотрела кухарка пока твердо. — И я от своих слов не отказываюсь. Правду говорить не стыдно.
— Правду? — Краст улыбнулся, но веселее окружающим не стало. Смотрели настороженно, уже и мужики подтянулись, правда, хватало ума оружие не доставать. — Ну что же. Пусть будет правда. Я слишком долго слушал шепот за своей спиной. И видят перворожденные, не желал вам зла. Но, видимо, по-хорошему вы не поймете.
Он окинул взглядом людей. Когда их успело собраться так много? Но тем и лучше. И сказал громко, так, что услышал каждый на этой площади:
— Я сын своего отца, Ингольф-хёгга, которого фьорды прозвали Лютым. И своей матери, йотун-шагун, отданной ай-ро в услужение!
Рокот прокатился над толпой, люди вздрогнули и уже заметно попятились. Древний страх перед тем, кто мог ходить по грани незримого мира, исказил лица. Порыв ветра разметал подолы, сорвал шапки, ударил по щекам каждого, словно оплеухой. Ильхи дернулись, в глазах вспыхнул страх. А Краст рассмеялся.
— И еще я ваш риар. По праву силы и крови! Я поклялся защищать вас и сделаю это даже ценой своей жизни. Вот только я начинаю думать, что в Дьярвеншиле слишком много жителей! — и он обвел притихших людей злым взглядом. — Я спрошу еще раз, Алвина. Ты готова послужить своему риару и стать кухаркой в башне?
Женщина тяжело сглотнула и кивнула.
— Да, мой риар, — выдавила она.
— Хорошо, завтра начнешь, — сухо кивнул Краст. — И выбери трех дев себе в помощницы.
— Да, мой риар…
Краст снова тяжело осмотрел площадь. Люди вздрагивали, страшась его взгляда, и горечь обожгла риара изнутри. Страх — вот то, что он видел всегда и у всех. Страх… Когда-то он мечтал избавиться от этого гнилого чувства. Искоренить его в душах горожан. Хотел, чтобы они видели в нем равного, своего. Он помогал им изо дня в день, жертвуя своим отдыхом, своими желаниями, собой… Таскал камни, защищал, отдавал последнее. И к чему пришел? К тому же. Страх одним махом решил проблему.
— Вечером в башне состоится совет родов. Готовьтесь, жители Дьярвеншила. Вас ждут перемены. И с теми, кто их не примет, разговор будет особый. И еще. Ты права, Алвина. Я действительно слышу ваши голоса. Каждого. В любое время. Все, что вы говорите. Так что следите за своими языками. Могу и рассердиться.
Развернулся резко и пошел обратно, успокаиваясь. Плевать. Значит, пусть боятся. Сильно, истово! Зато теперь в башне будет нормальная еда, такая, от которой даже у бледной мори нарастет на боках мясо.
Риар потер глаза, покрасневшие за бессонную ночь. И снова вспомнил слова лирин. И хоть первым желанием было придушить дерзкую чужачку, он все же сдержался. Да и не за что ее было душить, разве что за собственную глупость. За правду в Дьярвеншиле не наказывают.
Самый поганый риар на фьордах. Рэм кричал вслед, что все это чушь и что пришлая дева ничего не знает… а Краст молчал. Смотрел, прищурившись, на туман, залегший в корнях вековых елей, на снег, укрывающий горы, на мерцающие голубые огни, на башню, черным осколком торчащую сбоку. Думал. И мысли эти ему не нравились. Тяжелые это были мысли, дурные. Полные яростной злобы. На самого себя. Разве не видел он, что прислужницы обленились, башня заросла грязью, а в углах пищат мыши? Так почему позволил этому произойти? Не желал стать вторым Лютым? А кем стал?
В бою все просто, все понятно. Свой — чужой, бей или тебя убьют… а вот как разговаривать с женщинами или наладить простой быт, Краст не знал и не умел. И как жить по-другому — не понимал. У него всегда было так — плохая и скудная еда, холодные стены, нож в руке — даже во сне. И женщина — так, как подсказывает инстинкт, а не так, как надо… И стыдно сказать, но даже горькому хлебу и жесткому мясу он и сейчас радовался, как в детстве. И казалось ведь, что вкусно. Он даже гордился, что теперь есть и мягкая постель, и горячий обед. И иногда — девы, что приходят сами, пусть и не смотрят в глаза. Вот только не смотрят не потому, что так правильно, не потому, что он теперь риар, а оттого, что боятся. Все в Дьярвеншиле знают того, кого старый Ингольф-хёгг называл порченым, а то и хуже — йотуновым отродьем. Все знали, что в глаза Краста лучше не заглядывать, ведь там живет безумие…
Но он давно привык и к этому страху, и к шепоту за спиной. Привык отвечать ножом и кулаком, и казалось — все верно…
Оттого и злился, когда чужачка морщилась от их еды, злился, когда смотрела и фыркала, оглядывая Дьярвеншил. Так и хотелось запереть дерзкую деву в чулане, чтобы и не смотрела… Да только… Она-то точно знала, что и еда — поганая, и риар такой же.
Вот такая она — правда… и, глядя на сосны, Краст признал ее и принял. Поганый риар. Может, и не самый худший на фьордах, но если не задумается прямо сейчас, то станет им. Он верил, что главное — защитить Дьярвеншил, а остальное — само как-нибудь. Но само не случилось, само лишь сгнило и заросло паутиной.
Всё так.
Ну что ж, значит — перемены.
Теперь каждый житель Дьярвеншила послужит на его благо и сделает все, чтобы город стал жить лучше. Так решил он — риар. И так будет! Злой риар? Плевать. Но Дьярвеншил станет местом, которым можно гордиться!
Да только на склоне он взбесился не из-за дерзких слов. По правде сказать, когда лирин кричала, сжимая свои ладони, раскрасневшаяся и встрепанная, он смотрел, испытывая совсем иные чувства. Такой он ее еще не видел и такая она ему понравилась. Нареченная не шепталась за спиной, а кричала в лицо, и это тоже понравилось риару.
А не понравилось то, из-за чего он ударил побратима. Знал он ему название — тому чувству. Желанию схватить, спрятать, разорвать на куски любого, кто приблизится… Звериное чувство, злое, безумное. Инстинкт хёгга, что желает утащить свое!
И с чего бы ему так чувствовать чужачку?
