Он хмыкнул:
– Да. Льстец из Амара никудышный.
Я улыбнулась, а сама задумалась, кому же последнему Амар пытался польстить. Мысль не давала покоя.
– Меня все равно никогда не баловали галантными речами.
Когда дверь за Гуптой закрылась, за моей спиной раздался тихий смех.
– В самом деле?
Амар.
Я повернулась к нему и отметила изумрудное одеяние, идеально подходящее к моему сари. Как и вчера, половину его лица скрывал капюшон, а я все равно не могла отвести глаз, и пусть даже на миг, но Амар затмил ошеломительное притяжение гобелена.
– Лесть меня не прельщает, – произнесла я. – Думаю, иные комплименты могут и оскорбить. Впрочем, наверное, все зависит от подачи.
– Полагаю, все зависит от искренности. Если сказать женщине, будто у нее дивный голос, хотя она прекрасно знает, что своим пением может обрушить на невольного слушателя каменные плиты, вот тогда комплимент будет оскорбительным.
Я скрестила руки на груди:
– Она может решить, что говорящий ослеплен любовью.
– Или оглушен.
– Похоже, ты все же освоил искусство лести, – заметила я. – Много практики?
– Нет. Гупта не солгал, я давно разучился сыпать комплиментами. К примеру, согласно этикету, сейчас я должен похвалить твою скромность и заверить, что ты прелестно выглядишь. Но это ведь неправда.
К щекам прилила кровь, я прищурилась:
– А в чем же правда?
– Правда в том, – начал Амар, приближаясь, – что в тебе нет ничего прелестного и скромного. Ты похожа на грозу, неумолимая, пронзительная. И другой тебя мне не надо.
В горле встал ком, дыхание перехватило, и я отвернулась, вновь оказавшись лицом к гобелену. Пульсация нитей отдавалась за глазами резкой болью. Туман застил взор, поглотив всю комнату. Я быстро моргнула и пригляделась.
И вдруг показалось, будто все нити не на своих местах. Где-то были пропущены стежки, другие вообще распустились и обвисли. Я завороженно двинулась к гобелену с протянутыми руками.
Он манил, как еда – голодного, как вода – умирающего от жажды. Ничто не могло меня остановить. Я лишь хотела поправить нити, вернуть их на место. Я словно знала особый приказ для восстановления узора, эдакую уловку ткача. И верное слово уже вертелось на кончике языка, нужно было только…
На моем запястье сомкнулась ладонь Амара. Он вырос предо мной, загораживая гобелен.
– Стой!
Я моргнула, голова закружилась. Амар обхватил меня за плечи, удерживая на подкосившихся ногах.
– Неужто я рухнула?
– Звучит не особо изящно, – улыбнулся он, явно пытаясь шуткой сгладить произошедшее, будто это сущий пустяк.
Но пальцы на моих плечах сжимались все крепче и едва заметно подрагивали.
– Тогда… изящно поскользнулась? – предложила я, освобождаясь из его объятий.
Теперь я могла стоять и без посторонней помощи.
– Стоило рассказать тебе про гобелен, прежде чем его показывать. Он может подавлять.
Амар подвел меня к трону, и я устало на него опустилась. Кости опять болезненно заныли. Амар держал меня за руку, и в легкой дымке это давящее прикосновение даже успокаивало. Я смежила веки и сосредоточилась на пульсе в его теплых пальцах.
Когда же наконец почувствовала, что мне хватит сил говорить, и открыла глаза – лицо Амара оказалось прямо перед моим. Я могла сосчитать безупречные стежки на его изумрудном капюшоне, волоски в щетине на его подбородке, вены на его руке. Вот только глаза, как всегда, были скрыты. Но он склонился так близко, что если б я захотела – а я хотела, – то могла бы заглянуть…
Амар стиснул челюсть и отшатнулся.
– Именно с помощью гобелена мы стережем границы между Иномирьем и людскими царствами. – Он подошел к полотну и провел ладонями над мерцающими нитями. – Каждая из этих нитей – человек.
– Нити олицетворяют людей? – Я была уверена, что ослышалась. – И весь гобелен?..
– Поддерживает порядок везде и всюду.
– Всюду? – нахмурилась я. – Это вроде как…
– Переплетение судеб.
– Судьбами заведуют звезды, – не без горечи пошутила я.
Меня всю жизнь пичкали этими байками. Было трудно забыть о моих слепых тюремщиках в небе, что приковали меня к судьбе, в которую я даже не верила. Не то чтобы моя вера как-то влияла на мнение окружающих.
– Судьба и порядок – разные вещи. И в вопросах порядка на звезды полагаться нельзя. Некоторые нити – это люди, случайно попавшие в Иномирье. – Амар указал на темное пятно в углу. – Наша задача решить, кому можно остаться, а кому нет.
– А всем уйти нельзя?
– Кто-то обязательно окажется в Иномирье. Их судьба предопределена. Мы можем лишь сохранять равновесие, лавируя между строгими правилами и меняя то, что нам подвластно. Позволь показать тебе…
Я встала и едва удержала вздох облегчения, когда ноги не подогнулись.
– Прикоснись к нити.
10. Мальчик с двумя нитями
Толстая серебряная нить откликнулась теплой пульсацией, и во мне что-то дрогнуло. Когда я открыла глаза, над головой смыкался сосновый лес, и тень от крон покрывала землю черной сеткой. Легкие заполнял сладкий дымный аромат смолы. Вдали затухало кроваво-алое пятно солнца. Сердце сжалось. Обычно при виде деревьев я испытываю счастье, но эти были другими. Их трагедию я чувствовала кожей.
– Где мы?
Я все еще пыталась сориентироваться в незнакомом лесу. Амар стоял радом, сложив руки за спиной, но, когда я заговорила, поднес палец к губам и кивнул на силуэты двух людей – матери и сына. Волосы женщины разметались по плечам, лоб покрывала испарина, она словно горела в лихорадке. Мальчик скакал вокруг нее по опавшим листьям и пинал камешки.
– Это ее серебряная нить? Они нас видят?
– Да, серебряная нить принадлежит матери. И нет, не видят. Это просто проекция потока. Никакое наше действие здесь на них не повлияет.
Амар поднял камень и зашвырнул на дерево. Но, едва взмыв в воздух, тот снова появился у наших ног.
– Это неизменный момент.
– Неизменный? Значит, он уже произошел?
– В каком-то смысле все уже произошло, и каждый вариант развивался своим чередом. Но все эти бесчисленные судьбы заключены в гобелене. А наша задача выбрать наилучший для общего равновесия ход событий и позволить остальным веткам исчезнуть. В Акаране время течет иначе.
– Но если мы ничего не можем изменить, зачем мы здесь?
Амар вновь поднес палец к губам и указал на женщину.
Она прислонилась к паре перекрутившихся деревьев. С вытянутыми ветвями и изогнутыми стволами они напоминали парочку, обнявшуюся в падении. Я посмотрела на другие деревья, и по спине пробежал холодок. Все они выглядели как… люди. И все словно застыли за миг до соприкосновения с землей: упирались в нее мшистыми кочками-коленями, закрывались узловатыми ветвями-руками – тела их говорили на языке падения.
