— Смотрите, товарищи, не так давно мы были вынуждены прикидывать на политбюро, прежде чем предпринимать какой-либо внешнеполитический шаг, какова будет реакция США, что сделает Франция и так далее. Эти времена закончились. Если мы считаем, что что-либо надо обязательно сделать в интересах Советского Союза, мы это делаем. Что бы они ни кричали, соотношение сил таково, что пошевелиться они больше уже не смеют. Мы стали действительно великой державой…
Во внешнеполитических делах последнее слово оставалось за Громыко. Он уступал, только если возражали военные. С министром обороны Гречко и сменившим его на этом посту Устиновым он не спорил. По словам академика Георгия Аркадьевича Арбатова, Дмитрий Федорович Устинов был влиятельным, сильным человеком как по характеру (напористость, даже наглость со всеми, кто был ниже), так и в силу того, что за ним стоял военно-промышленный комплекс.
Громыко, сам человек напористый, перед ним почти панически робел. Он по-своему помогал Устинову, когда рассказывал о происках американского империализма. После Андрея Андреевича слово брал министр обороны и говорил, сколько ему еще нужно оружия, чтобы противостоять американцам. Военные хотели иметь столько же, сколько есть у США, плюс еще сколько-то, чтобы иметь возможность воевать сразу по всем азимутам. Это и подорвало страну.
В то же время Громыко желал хороших отношений с Соединенными Штатами, хотя и говорил своему сыну:
— Америка — это такая страна, где все время ждешь, что они еще выкинут, чтобы насолить нам и нашим союзникам.
Громыко помнил о том, что США и СССР были союзниками во время войны. То был звездный час отношений между двумя странами и его молодость. Громыко по-своему любил Америку, считал себя знатоком Америки. При этом полагал, что Запад может начать ядерную войну против Советского Союза и что этому надо помешать. Он был искренним сторонником политики ограничения и сокращения вооружений, мирного сосуществования. При нем появилась разрядка, правда, при нем же она и зачахла.
Борьба против гонки вооружений начиналась как чистой воды пропаганда, но со временем стала приносить пользу. А ведь первоначально дипломаты обслуживали потребности военных — пытались затормозить развитие тех видов оружия, которые были более совершенны у противника.
Уезжавшему в Вашингтон Добрынину позвонил Громыко:
— Анатолий Федорович, зайдите ко мне покалякать о вашей будущей работе.
Министр дал послу неожиданный совет:
— Я прошу вас иметь в виду, что у нас в политбюро нет постоянного единства взглядов и мнений по советско-американским отношениям. К сожалению, большинство моих коллег не знают Америку, не бывали там, не понимают, как функционирует американская политическая система. Соответственно, они склоняются — в силу самой атмосферы холодной войны — к конфронтационному мышлению и стремлению почти автоматически «дать отпор» американцам. Поэтому послу проще докладывать в Москву «сенсации» по поводу козней империалистов. Это легко усваивается, но серьезно мешает планомерной работе МИД. Смело и аргументировано поддерживайте все то, что могло бы вести нас к улучшению и развитию отношений. Надо исподволь закреплять мысль о том, что не только противоборство, но и сотрудничество в поисках договоренностей возможно и целесообразно…
Громыко интересовали только Соединенные Штаты, крупные европейские страны и Организация Объединенных Наций. Весь остальной мир для Громыко практически не существовал. Сердце у него не лежало к государствам третьего мира. Он не считал их серьезными партнерами. В Индию его всего однажды заставили съездить. И то чуть не силком.
— Он считал, что третий мир — это одно беспокойство, — рассказывал Анатолий Добрынин. — Он сам мне это говорил.
Частично такая позиция объяснялась тем, что третьим миром и социалистическими странами занимался не МИД, а ЦК партии. И послами туда отправляли не дипломатов, а бывших партийных секретарей. Восток и арабский мир Громыко не интересовали, поэтому он отдал эти регионы на откуп международному отделу ЦК, во главе которого многие годы стоял секретарь ЦК Борис Николаевич Пономарев — он начинал еще в Коминтерне. Зато министр не подпускал людей Пономарева к американским и европейским делам. Эта конкуренция усугублялась дурными отношениями между Пономаревым и Громыко. Один из бывших сотрудников международного отдела ЦК рассказал такой эпизод. Пономарев зашел в комнату, где предстояли какие-то переговоры, увидел, что справа от председательского места лежит папка Громыко. Пономарев отодвинул ее и положил свою, чтобы самому сесть рядом с хозяином.
В конце декабря 1975 года в Завидове, где шла работа над очередной речью генерального секретаря, приехал Громыко. Они три часа беседовали с Брежневым. Все думали, что министр приехал поздравлять — на следующий день 19 февраля Леониду Ильичу исполнялось шестьдесят девять лет. Но утром Брежнев за завтраком сказал:
— Вот Громыко отпросился от Японии. Он по решению политбюро должен ехать в начале января. Я согласился: конечно, неохота ему Новый год портить подготовкой, поездка трудная. Да и смысла особого нет: они хотят островов, мы их не даем. Так что результатов все равно никаких не будет. Ничего не изменится — поедет он или не поедет.
Помощник Брежнева по международным делам Александров-Агентов буквально взорвался:
— Неправильно это, Леонид Ильич. Мы — серьезное государство? Мы должны держать слово? Или нам плевать? Мы четырежды обещали, японцы уже опубликовали о визите в газетах. Мы с их престижем должны считаться? Или мы совсем хотим отдать их китайцам? Громыко, видите ли, Новый год не хочется портить. И решение политбюро для него ничто! Приехал отпрашиваться! Неправильно вы поступили, Леонид Ильич!
Брежнев не ожидал атаки, вяло оправдывался:
— Он попросил, я согласился…
Александров-Агентов, человек сухой, но преданный делу, гнул свое:
— Вот и неправильно, что согласились. Американский госсекретарь Киссинджер в этом году пять раз был в Японии. Тоже ведь ничего, кажется, не изменилось. А наш Громыко в Бельгию, Италию, во Францию, еще куда-то — пожалуйста. А как действительно сложную работу делать, ему «не хочется Новый год портить». Надо разговаривать с японцами. Пусть, как вы говорите, мы ничего не можем сейчас им дать. Но надо вести переговоры, показывать свою добрую волю. Это крупнейшая страна, и она хочет иметь дело с нами. Этим стоит дорожить, считаться с этим. В этом смысл дипломатии.
Александров-Агентов был профессиональным дипломатом. Начинал в годы войны сотрудником советской миссии в Швеции, то есть под руководством Александры Михайловны Коллонтай. Почти полтора десятка лет проработал в центральном аппарате Министерства иностранных дел, пока не перешел к Леониду Ильичу. Другие помощники генерального поддержали Александрова. Брежнев пытался перевести разговор на другую тему. Но не получилось. Он помрачнел, бросил салфетку:
— Хорошенький подарочек вы подготовили мне ко дню рождения!
Леонид Ильич ушел. Через час вернулся, посмотрел на Александрова:
