— Целый час разговаривал с Громыко. Сказал ему, чтобы ехал в Японию.
Отсутствие интереса к третьему миру стало, возможно, одной из причин провала советской политики на Ближнем Востоке. После шестидневной войны 1967 года, которая закончилась полной победой Израиля, в политбюро решили разорвать отношения с еврейским государством. Арабские страны радостно приветствовали это решение. Тем более, что они стали получать советское оружие в удвоенном количестве.
Казалось, что Советский Союз приобрел себе на Арабском Востоке друзей на вечные времена. Но вскоре выяснилось, что Советский Союз не в состоянии играть ключевую роль на Ближнем Востоке, потому что не имеет отношений с Израилем. Роль всем нужного посредника досталась Соединенным Штатам. Кончилось это тем, что Египет, крупнейшее арабское государство, выслал советских военных советников, повернулся лицом к Соединенным Штатам и с их помощью заключил мир с Израилем.
В Москве понимали, что сами поставили себя в неудобное положение. В 1973 году президент Сирии Хафез Асад за четыре дня до начала войны оповестил советское руководство: он ударит по Израилю, они с «братом Садатом» все обсудили и согласовали. Брежнев ответил президенту Асаду, что тот идет на очень рискованный шаг и последствия могут быть иные, чем ожидают в Сирии. Тогда Асад распорядился отстранить советских военных специалистов, чтобы они не мешали. Для Сирии октябрьская война вновь закончилась на редкость неудачно. От полного разгрома ее спасло советское вмешательство. После октябрьской войны Брежнев сказал Громыко:
— Будем участвовать в переговорах, и надо гарантировать границы Израиля. И в свое время установим дипломатические отношения с Израилем.
Министр заметил:
— Арабы обидятся. Шум будет.
Брежнев выругался:
— Пошли они к е… матери! Мы сколько лет им предлагали разумный путь. Нет, они хотели повоевать. Пожалуйста: мы дали им технику, новейшую — какой во Вьетнаме не было. Они имели двойное превосходство в танках и авиации, тройное — в артиллерии, а в противовоздушных и противотанковых средствах — абсолютное превосходство. И что? Их опять раздолбали. И опять они драпали. И опять вопили, чтобы мы их спасли. Садат меня дважды среди ночи к телефону поднимал. Требовал, чтобы я послал десант. Мы за них воевать не будем. И я затевать мировую войну из-за них тем более не собираюсь…
Но политбюро тан и не решилось столь радикально поменять ближневосточную политику, хотя арабские братья ни в грош не ставили советских политиков.
Государственный секретарь США Генри Киссинджер рассказывает в мемуарах, как в 1974 году он с помощью «челночной дипломатии», то есть перелетая из Дамаска в Иерусалим, добился соглашения о разъединении сирийских и израильских войск на Голанских высотах. В день, когда Киссинджер и президент Хафез Асад завершали работу над документом, в Дамаск прилетел Громыко.
«В девять часов вечера его самолет уже был над Дамаском, — не без удовольствия вспоминает Киссинджер. — В это время у нас с Асадом был самый разгар работы. Начальник штаба ВВС Сирии заверил меня, что все уладит. В результате самолет Громыко начал описывать круги над городом. Когда через сорок пять минут у него почти кончилось горючее, я милостиво согласился, чтобы его самолет приземлился при условии, что его поставят подальше от моего самолета. Самолет советского министра загнали куда-то в дальний темный угол аэродрома, где Громыко приветствовал заместитель министра иностранных дел Сирии, так как все вышестоящие сирийские руководители были заняты переговорами со мной».
Считается, что внешнюю политику Советского Союза определяла идеология. Это не совсем так. В Ираке убивали коммунистов, а Москва молчала, чтобы не ссориться с багдадскими руководителями. Аятолла Хомейни, придя к власти в Иране, уничтожил просоветскую партию Туде. Москва смолчала, чтобы не раздражать Хомейни.
Западные дипломаты много раз пытались обсудить с Громыко положение в Камбодже, где у власти находился Пол Пот и где кровь лилась рекой. Министр стереотипно отвечал:
— У нас нормальные отношения с этой страной, и мы не владеем никакой информацией, которая бы подтверждала ваши сведения.
Преследование диссидентов породило волну антисоветских настроений. Когда Громыко появлялся на Западе, журналисты спрашивали его о процессах над диссидентами.
— Процессы? Какие процессы? — переспрашивал министр иностранных дел, приложив руку к уху.
Затем отвечал:
— Я не хочу обсуждать эти вещи.
Американский президент Джимми Картер, как человек очень совестливый, постоянно говорил о том, что Советский Союз должен соблюдать права человека. Громыко не обращал внимания на его слова и переходил к большой политике. Однажды во время беседы с Громыко Картер завел речь об арестованном в Москве физике Анатолии Щаранском, который добивался выезда в Израиль (где он станет министром). Его не только не отпустили, но и посадили как американского шпиона.
Громыко недоуменно переспросил президента:
— А кто это — Щаранский?
Картер обомлел и перевел разговор на другую тему. Присутствовавший при разговоре посол Добрынин подумал: как ловко министр ушел от неприятного разговора. А когда разговор закончился и они сели в машину, Громыко недоуменно спросил Анатолия Федоровича:
— А кто такой этот Щаранский?
Он действительно просто не желал ничего об этом знать и велел помощникам сообщения на правозащитные темы ему на стол не класть.
Искусство выжимания лимона
Энергия, редкая работоспособность, блестящая память, настойчивость — все это помогло Громыко стать министром. Но как дипломат он сформировался под влиянием Молотова и Сталина. От Молотова он научился догматизму и формализму, нежеланию понимать и учитывать точку зрения партнера по переговорам.
Громыко был актером, который умело скрывал свои намерения и настроения. Лишь в редчайших случаях чувства брали у него верх над разумом. Были люди, которые выводили Громыко из себя. Британский министр иностранных дел Джордж Браун попытался установить с коллегой неформальные отношения и во время завтрака обратился к Громыко самым непринужденным образом:
— Андрушка!
Громыко поправил его холодным тоном:
— Если хотите обратиться ко мне неофициально и одновременно вежливо, то надо говорить Андрей Андреевич.
Тот, ясное дело, не осилил имени-отчества. Но нелюбовь Громыко к англичанину усилилась, все попытки британского министра наладить отношения пошли насмарку. Англичанам вообще трудно приходилось с Громыко. Британские дипломаты вспоминали, что советский министр мог часами вести бесплодные беседы.
Другой британский министр Алек Дуглас-Хьюм даже как-то попытался остановить Громыко словами, что он прекрасно знает содержание последних передовиц «Правды», и нет особого смысла тратить драгоценное время на их пересказ. Но Громыко продолжал распространяться о миролюбивом духе советской внешней политики. Дуглас-Хьюм предложил объявить перерыв. Потом министры встретились вдвоем, и только тогда беседа приобрела более деловой характер.
