Горбачев говорил Рейгану:
— Если вы через десять лет все же захотите продолжить работу над вашей программой СОИ, то мы сможем вместе это обсудить. Зачем сейчас, заранее решать этот вопрос?
Рейган опять попросил сделать перерыв. Вместе с Шульцем они ушли обсуждать советское предложение.
Дискуссия у американцев получилась долгая. Они вернулись в комнату переговоров, когда уже стало темнеть. Американцы предлагали разрешить обеим сторонам продолжить «исследования, разработки и испытания, разрешенные договором по ПРО». Тонкость состояла в том, что советская делегация считала возможным разрешить только лабораторные разработки, не представляющие опасности, — без практических испытаний в космосе такое оружие не создашь.
Горбачев сразу спросил:
— Из вашей формулы исчезло упоминание о лабораторных исследованиях. Это сделано сознательно или нет?
— Да, сознательно, — ответил Рейган. — А в чем дело?
— Меня это сильно смущает, — объяснил свою позицию Горбачев. — Эта формулировка дает одной из сторон возможность производить эти работы и при этом утверждать, что договор вовсе не нарушается. Создается неравная ситуация, ухудшается безопасность одной из сторон. Мы не можем убрать из договора уточнение, что испытания должны ограничиваться лабораторными условиями.
— Вы разрушаете мне все мосты к продолжению моей программы СОИ, — сказал Рейган. — Я не могу пойти на ограничения такого характера, которых вы требуете.
Горбачев оставался столь же непреклонен:
— Если в отношении лабораторий это ваша окончательная позиция, то тогда мы можем действительно завершить нашу встречу.
— Да, окончательная, — подтвердил Рейган. — Но неужели ради одного слова в тексте вы отвергаете историческую возможность договоренности?
— Здесь дело не в слове, дело в принципе. Мы не можем согласиться с тем, чтобы в период, когда будет сокращаться ядерное оружие, Соединенные Штаты расширяли СОИ и шли с ней в космос.
Рейган пустил в ход последний аргумент:
— Я все же прошу вас изменить вашу точку зрения, сделать это одолжение для меня с тем, чтобы мы могли выйти к людям миротворцами.
— Согласитесь на запрещение испытаний в космосе, — стоял на своем Горбачев. — На что-то другое мы пойти не можем. На что могли, мы уже согласились. Нас не в чем упрекнуть.
— Жаль, что мы расстаемся таким образом, — искренне сказал Рейган.
— Мне тоже очень жаль, — ответил глубоко разочарованный Горбачев, который считал, что до успеха было рукой подать. — Я хотел договоренности и сделал для нее все, что мог, если не больше…
Пропавшие танки
Практического результата в Рейкьявике достичь не удалось, но Рейган, похоже, поверил в возможность коренного поворота в отношениях с Советским Союзом. Попытка одним махом решить все военно-стратегические вопросы едва ли была возможна. Однако эта встреча заложила основу для дальнейших переговоров. Хотя пока что действовала инерция ухудшения отношений.
В октябре 1986 года американскому посольству в Москве запретили нанимать советских граждан на работу в посольство и в резиденцию посла. И в Спасо-хаусе, где жил посол, остались только трое итальянцев. А началось это с ареста в Нью-Йорке советского сотрудника ООН Геннадия Захарова, которого обвинили в шпионаже. В ответ в Москве посадили американского журналиста Николаса Дэнилоффа. Тогда американцы выслали больше семидесяти сотрудников советского посольства и представительства при ООН, назвав их выявленными офицерами КГБ и ГРУ…
Весной 1987 года в Москву приехал государственный секретарь Шульц. В Спасо-хаусе устроили прием по случаю еврейской пасхи и пригласили евреев-отказников. Шульц появился перед ними в ермолке и каждому сказал: «Никогда не отчаивайтесь!» Кошерную еду для приема доставили из Америки.
Для Шеварднадзе трудность заключалась в том, что он должен был договариваться не только с американцами, но и с советскими военными. Последнее иногда было сложнее… С самого начала у Шеварднадзе появились в Москве влиятельные оппоненты. Причем не только в Министерстве обороны, но и в собственном ведомстве.
Первый заместитель министра Корниенко был сторонником прежней линии Громыко. Георгий Маркович говорил, что есть люди, которые выдвигают предложения, опасные для нашей безопасности, и таких людей надо привлекать к ответственности. Он находил полное понимание у начальника Генерального штаба маршала Сергея Ахромеева, который, напоминая об ошибочных решениях Хрущева по сокращению вооруженных сил, грозил, что Генштаб прекратит сотрудничество с МИД, если дипломаты станут вести опасную для страны линию.
Проблему с Корниенко решил сам Горбачев. Ему не понравилось, что на первых переговорах с Рейганом в Женеве Корниенко часто вступал в разговор, атаковал американцев, а Горбачев поневоле становился зрителем. Эта роль его не устраивала. Он перевел Георгия Марковича в аппарат ЦК КПСС первым заместителем заведующего международным отделом. Формально это могло считаться повышением, но на практике означало отстранение от практической дипломатии.
Громыко мирился с тем, что военные рассматривали сотрудников МИД как своих подручных и не считали нужным давать какую-то информацию дипломатам, которые вели сложнейшие переговоры на разоруженческие темы. Шеварднадзе полагал, что такая практика нелепа.
Уже при Горбачеве на политбюро решили передать американцам на переговорах в Женеве определенные сведения о нашем оружии — на взаимной основе, разумеется. Но Министерство обороны шифротелеграммой передало в Женеву: американцев ознакомить с секретными данными, а гражданских членов нашей делегации не информировать! Скажем, Юлий Квицинский вел переговоры по ракетам средней дальности, но никогда не видел ракеты «Пионер» (СС-20).
Отстранение дипломатов от реальной информации рождало серьезные внешнеполитические осложнения. Советские военные утверждали, что страна располагает одним количеством ракет средней дальности, западные дипломаты называли другую цифру. Горбачев потребовал от Министерства обороны сообщить, сколько же ракет средней дальности находится на боевых позициях и сколько лежит на складах. Оказалось, что точных данных ни у кого нет, рассказывал позднее Леонид Митрофанович Замятин, заведовавший отделом внешнеполитической пропаганды ЦК КПСС. Горбачеву объяснили, как шел процесс установки ракет.
Приходил министр обороны Устинов к Брежневу:
— Леня, надо на этом вот направлении поставить еще десяток-другой ракет с ядерными боеголовками.
Брежнев, не заглядывая в поданные ему бумаги, спрашивал:
— А что, действительно надо?
— Надо. Пусть чувствуют нашу мощь!
И Брежнев подписывал решение о развертывании дополнительных ракет…
Это, конечно, несколько утрированное изображение процесса принятия решений в советском политическом механизме. Но правда состояла в том, что до Горбачева военные действительно получали почти все, что пожелают. При этом они спокойно нарушали любые международные договоренности. Самый красноречивый пример — история радиолокационной станции с фазированной решеткой в Красноярске, строительство которой стало нарушением столь любимого Москвой договора о противоракетной обороне.
