Вот уж эта роль совсем не вяжется с российским кадровым дипломатическим корпусом. Воспитанники элитарного Института международных отношений, бдительно проверенные насчет нежелательных родственников и сомнительных взглядов, дипломаты, говоря современным языком, крепкие государственники, даже державники. Но образованные. Знающие иностранные языки. Поработавшие за границей и потому понимающие то, что неизвестно и недоступно их критикам. Вот почему в горбачевские времена Министерство иностранных дел было самым перестроечным, внедрявшим идеи свободомыслия.
Но при Козыреве дипломаты стали роптать. Ненависть к министру оппозиция переносила и на все министерство. А российские дипломаты в большинстве своем вовсе не были единомышленниками министра.
— Вы об этом подозревали? — спрашивал я Козырева. — Или в разговорах с вами они выглядели иначе?
— Я знал об этом. Мы же в МИД кадровой революции сознательно не проводили. Хотя после путча братья-демократы требовали провести чистку. Но где взять профессионалов, знающих языки, специфику дипломатической работы? Мы кадровый профессиональный состав полностью сохранили. Все заместители министра иностранных дел СССР стали послами. Я никогда и не рассчитывал, что это коллектив моих политических единомышленников. Такой коллектив был в Кремле, вокруг президента. Но и он со временем растаял.
Когда делят пирог…
Больше всего Козырев страдал от неразберихи в формировавшемся государственном аппарате, когда совершенно неожиданные люди, пользуясь своей близостью к президенту, влезали в международные дела, подписывали ни с кем не согласованные указы и распоряжения или же что-то ему внушали по внешнеполитической части. Это были не просто ведомственные дрязги, речь шла о направлении внешней политики.
Козыреву ставили в вину стремление дружить с Соединенными Штатами, упрекали за отсутствие интереса к Востоку, Ближнему Востоку в частности. Он, правда, неизменно отвечал, что это миф, будто он занимался только отношениями с Америкой, а остальной мир забыл. Конечно, после распада СССР практически полностью изменилась политика Москвы в отношении прежних союзников. Прекратились, например, дружественные отношения с воинственным Ираком, зато Москва восстановила дипломатические отношения с богатой и стабильной Саудовской Аравией.
Козырев считает своим огромным достижением добрососедские отношения с Китаем. Китайцы быстро пошли на сближение, когда Козырев предложил в 1992 году: давайте забудем о социализме и о капитализме. Давайте не будем больше идеологическими братьями и идеологическими врагами, а просто признаем, что есть великий Китай и великая Россия, и будем строить нормальные отношения.
Козырев действительно был сторонником стратегического партнерства с Западом, считая, что это лучший выбор сточки зрения национально-государственных интересов России. На первых порах это почти всем понравилось. В 1991–1992 годах в стране практически не ощущалось антиамериканских настроений, все надеялись на теснейшее сотрудничество с Западом. Потом появились разочарование, сомнения и подозрения: почему они с нами так обращаются? Почему они много обещают, но мало чем реально помогают? И вообще Запад навязывает нам такой экономический курс, который привел нас к упадку.
Козырева стали обвинять в том, что в результате его политики Россия растеряла союзников, лишилась способности влиять на положение дел в мире. Россия действительно перестала внушать страх окружающему миру, но многим казалось, что именно это означает утрату статуса великой державы.
Я спрашивал Козырева:
— Ваши оппоненты говорят: западные партнеры на самом деле пекутся только о своем интересе.
— А мы печемся о своем. Раз они платить за нас не желают, раз у них есть другие дела, кроме как нам помогать, неужели это означает, что они нам враги? Думать так — значит не понимать суть партнерства. Если мы с вами партнеры, то вы, наверное, не мечтаете о том, чтобы я был намного богаче вас, чтобы я был Рэмбо, а вы хиляком. Но вы и не хотите, чтобы я был хиляком. Партнер вам нужен более или менее такой, как вы сами. Они не хотят, чтобы мы стали супердержавой, которая всему миру диктует, как ему быть. И мы не хотим, чтобы Соединенные Штаты были супердержавой…
— У ваших оппонентов есть такой аргумент. Когда Козырев демонстрирует свой прозападный курс, то Запад думает: этот человек в любом случае наш, что с ним церемониться? А если министр говорит: я еще подумаю, стоит ли с вами договариваться, то партнер вынужден идти на уступки.
— Когда делят пирог, надо быть за столом и постараться отрезать себе кусочек побольше. А если стоишь в сторонке, то внешне это выглядит как очень гордая позиция. Но задача состоит в том, чтобы есть пирог.
Хлебнул горячего
Российский министр иностранных дел подчиняется напрямую президенту, но на заседаниях Совета министров он сидит не на первых местах. Выше его по положению множество вице-премьеров и первых вице-премьеров.
В правительстве Соединенных Штатов нет никаких вице-премьеров. Государственный секретарь, то есть министр иностранных дел, фактически второй человек в правительстве после президента. Партнером Козырева был государственный секретарь Уоррен Кристофер.
«Уоррен Кристофер, — вспоминал генерал, а затем и дипломат Колин Пауэлл, — был достаточно пассивен, особенно по сравнению с Джорджем Шульцем и Джимом Бейкером, которые врывались на совещания по национальной безопасности и проявляли себя как лидеры американской внешней политики. Кристофер же как адвокат просто ждал, пока группа его клиентов решит, какую позицию ему следует занимать».
Суховатый и невозмутимый, он казался, во всяком случае со стороны, человеком в футляре, которому все человеческое чуждо. Политики и дипломаты высокого ранга переходят на «ты» для того, чтобы иметь возможность говорить друг другу неприятные вещи в глаза, не доводя дело до скандала. Но можно ли было с Кристофером установить такой личный контакт?
— Он вполне нормален в общении, — говорит Андрей Козырев. — Шел на личные контакты. С Кристофером мы сразу были как бы на «ты», то есть называли друг друга по имени. Любопытно, что он просил называть себя не Уорреном, а Крисом. Поэтому ко мне он обращался «Дорогой Андрей», а я к нему «Дорогой Крис». Кстати, Кристофер — заядлый теннисист, и играл, несмотря на свой солидный возраст, очень прилично.
Кристофер — юрист, долгие годы работал в юридической фирме. Это своеобразное мышление, очень структурированное, очень четкое и слишком дисциплинированное. Шаг вправо, шаг влево — для юриста уже побег. В этом есть положительные стороны. Его слова очень надежны. Человек привык отвечать за свои слова. Но с другой стороны, когда нужно было попытаться понять внутренние мотивы американцев, я испытывал некоторые сложности. Кристофер вел себя как строгий юрист в юридической консультации, который не скажет лишнего слова, чтобы потом клиент не пришел с жалобой: вот вы мне сказали, я из этого сделал неправильный вывод, и вот результат. Поэтому Кристофер считал, что лучше сказать меньше, но точнее.
