Одним из первых российских исследований, посвященных проблеме мещанства, стала книга Р. Иванова-Разумника «История русской общественной мысли» (1906 год). Данный автор рассматривает всю историю российской общественной мысли сквозь призму противостояния мещанства и интеллигенции [46, 7-10]. Сама интеллигенция предстает у него как творческая элита, превращающая исторический процесс в прогресс, целью которого является всестороннее развитие личности, мещанство же характеризуется как раз отсутствием творчества и привычкой к трафаретным формам, узостью формы, плоскостью содержания и безличностью духа [46, 11–17]. Эпохой торжества мещанства в России Р. Иванов-Разумник считает 1880-е годы, когда почти вся русская интеллигенция стала похожа на чеховского человека в футляре и повсеместно возобладала проповедь умеренности, аккуратности, постепеновства и самосовершенствования [47, 292]. Тогда же родилась сугубо мещанская формула искусства ради искусства [47, 331–332]. Конечно, в эти годы творили и И. Е. Репин, и В. И. Суриков, но одновременно закладывались основы для отрыва искусства от жизни, его превращения в эстетскую забаву. Интересно, что уже в наши дни именно такое искусство «серебряного века» всячески пропагандируется властью. Подобное стремится к подобному. Большой популярностью среди современной интеллигенции (не в том смысле, какой придавал этому слову Р. Иванов-Разумник) стали пользоваться и такие философские защитники мещанства, как В. В. Розанов, который ругал социализм как мечту дармоедов, говорил, что пришел разрушающий культуру вонючий разночинец, называл Чернышевского гнойной мухой на спине народного быка и писал: «Нужно хорошо “вязать чулок своей жизни”, и – не помышлять об остальном. Остальное – в “Судьбе”. И все равно там мы ничего не сделаем, а свое (“чулок”) испортим (через отвлечение внимания)» [105, 106, 139, 354, 41].
Спецификой «общества потребления» стало превращение духовного мещанства в массовое явление и даже в почти всеобщую парадигму мышления. Каков же он, мещанин последних ста с небольшим лет, откуда появляется и к чему стремится? Блестящий портрет западного мещанина наших дней нарисовал А. А. Зиновьев, назвав его западоидом: «…внутренне упрощенное, рационализированное существо, обладающее средними умственными способностями и контролируемой эмоциональностью, ведущее упорядоченный образ жизни, заботящееся о своем здоровье и комфорте, добросовестно и хорошо работающее, практичное, расчетливое, смолоду думающее об обеспеченной старости, идеологически стандартизированное, но считающее себя при этом существом высшего порядка по отношению к прочему (незападному) человечеству» [43, 355]. Следует отметить, что в отличие от г-на Журдена современный мещанин (и западный, и отечественный) хорошо знает, что говорит прозой, он весьма образован, во всяком случае, в рамках своей узкой специализации, но за пределами своего маленького комфортного мирка ни о каких серьезных проблемах слышать не желает. Иногда он готов покритиковать власти и собственное начальство, но больше всего боится серьезных структурных перемен в обществе, сразу вспоминая «бессмысленный и беспощадный» бунт Е. Пугачева или что-либо подобное. Именно это неприятие любых серьезных перемен, касающихся капитализма, наряду со стремлением к личному уюту и комфорту, видимо, есть его главные отличительные черты.
Вроде бы современный мещанин является, с точки зрения стабильного развития общества, весьма прогрессивным типом. Если бы не одно «но». Его паническая боязнь серьезных перемен заставляет не замечать их приближения даже тогда, когда они прямо угрожают его жизни и выживанию значительной части человечества. И современный неолиберальный тренд в развитии капиталистического отчуждения труда только усиливает всеобщий аутизм.
Чем же грозит миру это растущее отчуждение труда в соединении с всеобщим социальным аутизмом? На наш взгляд, угрозы весьма серьезные. Это гибридная Третья Мировая война (прелюдией к которой можно считать события на Ближнем Востоке и в Донбассе), рост деструктивного национализма (яркие примеры – Олимпиада в Рио-де-Жанейро и та же Украина), истощение ресурсов при росте потребительских ожиданий и глобальная экологическая катастрофа. Как поведет себя современный мещанин, почувствовав эти угрозы? Э. Фромм в работе «Анатомия человеческой деструктивности» (1973 год) писал: «Если патологические процессы распространяются на общество, то они теряют свой индивидуальный характер. Тогда больной индивид в компании с другими такими же больными будет чувствовать себя наилучшим образом. Тогда вся культура настраивается на этот тип патологии и находит пути и средства для ее удовлетворения» [124, 463]. Отсюда стремление испуганного мещанина к идеологической унификации и сильной руке, к поиску скрытых врагов, не затрагивающему основ олигархата, и развязыванию «охоты на ведьм». Типичным примером масштабной социальной патологии Э. Фромм считает гитлеровский нацизм: «…начав с малого, Гитлер постепенно стал монополистом в торговле товаром, который пользовался огромным спросом у разочарованных и смятенных “маленьких людей” и в реализации которого были кровно заинтересованы сначала армия, а затем и другие влиятельные группы, – таким товаром были идеи национализма, антикоммунизма и милитаризма. Когда он доказал на этом поприще свою состоятельность, немецкие банкиры и промышленники оказали ему финансовую поддержку настолько щедрую, что он получил возможность захватить власть» [124, 556]. Справедливости ради следует отметить, что не только немецкие банкиры и промышленники оказывали поддержку Адольфу Гитлеру, в США в 1938 году его даже назвали (как позднее нашего М. Горбачева) человеком года.
Еще одной чертой современного мещанского сознания является показной отказ от всякой идеологии (при всей реальной его – мещанина – идеологической стандартизированности). Подобная показная деидеологизированность все более становится модной и среди ученых. Типичным примером здесь может быть книга «Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов» И. Н. Носырева, посвященная рассмотрению религии через призму теории мемов, то есть идей, которые научились воспроизводить себя путем паразитирования на сознании людей [99, 5]. Оставим в стороне явный идеализм концепции самовоспроизводства идей. В работе И. Н. Носырева есть действительно много интересного (и не только для религиоведа). Так, крах СССР данный автор склонен объяснять не в последнюю очередь поражением советской пропаганды: «В СССР не сумели создать столь же привлекательного образа style of life, как американский: советская культура звала к борьбе и делала акцент на жизненных трудностях – нынешнее поколение россиян, например, часто задается вопросом: почему советские мультфильмы, при всем художественном совершенстве, так безысходно печальны?» [99, 510]. Автору трудно судить о безысходной печали советских мультфильмов, вероятно, они печальны для тех, кто воспитан на мультсериалах о Симпсонах и Губке Бобе. Думается, что Джоконда и Сикстинская мадонна тоже многим покажутся слишком печальными. Но что предлагает И. Н. Носырев? В конце своей книги он пишет: «Ни одна идеология не достойна того, чтобы в нее верить, – и только постоянно подвергая сомнению не только пути достижения целей, но и сами цели, можно действительно заслужить звание человека разумного» [99, 512]. Стремление проверять все разумом крайне похвально. Но еще Э. Фромм отмечал: «Даже если картина мира не соответствует действительности, она все равно выполняет некоторую психологическую функцию. Но картина мира никогда не бывает абсолютной: ни абсолютно истинной, ни абсолютно ложной. Это обычно всего лишь некоторое приближение к истинной картине мира, которое помогает жить» [124, 300]. Если же учесть растущую нестабильность мира, то следует банальный вывод: идеология только тогда сможет стать реальной созидательной силой в истории, когда сможет объединить в массовом порядке веру и разум. Не случайно, что даже такой борец против идеологий, как А. А. Зиновьев, к концу жизни выпустил книгу «Идеология партии будущего». Ситуация обязывает.
