Зачем подобные революции правящей мировой финансовой элите? Современные отечественные авторы Г. Филимонов, Н. Данюк и М. Юраков пишут: «Один из основных мотивов глобальных игроков – обеспечение устойчивости американской финансовой системы. Первая и Вторая мировые войны сделали доллар мировой валютой, и для удержания этого положения мир сегодня подталкивают к новой войне» [120, 8]. Но глобальная ядерная война нежелательна. И здесь «цветные революции» стали просто находкой: «”Цветные революции” позволяют их инициатору избежать негативных издержек горячей фазы боевых действий и без фактического объявления войны, следуя лучшим традициям англосаксонской геополитики, оставаться над схваткой, при этом контролируя и направляя события в нужное русло» [120, 10]. В подобных революциях, как показывает опыт украинского Евромайдана, активное участие принимают не только финансовые и политические структуры стран ядра, но и местные олигархи, хранящие значительные средства на Западе и зависящие от международных финансовых элит [120, 48–49]. У олигархии наших дней обычно нет отечества.
Впрочем, среди философов на Западе можно встретить и защитников националистических протестов. Так, известный постмодернистский философ Мишель Фуко писал: «Революционные движения оказываются успешными и вызывают всю полноту исторических последствий лишь в той мере, в какой они сопряжены с националистическими движениями: этот закон превращает национализм в условие исторической динамики масс в ХХ веке; он верен для терроризма, как и для всякой другой формы действия» [127, 44]. Примерами таких удачных диссидентских движений М. Фуко считал антисоветские националистические движения в Польше и Чехословакии. Однако, когда сегодня в той же Польше, сильно пострадавшей от нацистской оккупации, видишь выходящую за всякие пределы антироссийскую, антисоветскую и антикоммунистическую истерию и стотысячные факельные марши националистов, поневоле задаешься вопросом: так ли далеко эти движения ушли от нацизма и фашизма?
Но самого М. Фуко фашизм не пугает: «Старые схемы борьбы, которые, начиная с XIX в., позволяли бороться с национализмом и его последствиями, бороться с империализмом, представляющим собой другой аспект и другую форму национализма; бороться с фашизмом – эти старые схемы не годятся» [127, 49]. Своим главным врагом М. Фуко считал государственное принуждение, даже если оно действует в интересах безопасности граждан [127, 50]. При этом французский философ совершенно справедливо отмечал, что буржуазная тюремная система не только не искореняет преступность, но подпитывает ее: «Тюрьма провоцирует, производит, изготовляет правонарушителей, профессиональных правонарушителей, а власть хочет, чтобы такие правонарушители существовали, поскольку они полезны: они не бунтуют» [127, 71]. Страх перед преступным миром, раздуваемый СМИ, сплачивает общество и заставляет принять систему полицейского надзора [127, 71]. Можно согласиться, что современные системы наказания и предотвращения правонарушений очень несовершенны, что таковыми их делают сознательно, однако полное отрицание государственного принуждения при одновременном превознесении национализма превращало самого М. Фуко в полунациста-полуанархиста.
Здесь мы подходим к одной очень важной проблеме марксизма – к проблеме государства. Как известно, Маркс считал государство в первую очередь орудием угнетения одних классов другими. Но он, как истинный продолжатель дела Гегеля (а плох тот ученик, кто не превзойдет своего учителя), естественно, не отрицал, что государство – это и защитник интересов самой бюрократии (с которой Гегель предлагал вести постоянную борьбу гражданскому обществу), и одновременно некий механизм для решения общезначимых проблем. Современный марксист Т. Иглтон пишет: «Когда в школе учат детей, как завязывать шнурки ботинок, или телевизионные студии передают прогноз погоды, то в этом едва ли можно усмотреть какой-то специально “надстроечный” смысл. Такие действия не укрепляют производственные отношения. Государство может направлять свои специальные силы избивать мирных демонстрантов, но полиция также разыскивает пропавших детей» [48, 197]. Т. Иглтон считает: «То, что, как надеялся Маркс, должно исчезнуть в коммунистическом обществе, не является государством в смысле централизованной администрации. Нечто подобное будет необходимо в любом сложном современном хозяйстве. По сути, именно это имел в виду Маркс, когда в третьем томе “Капитала” писал об “общих делах, вытекающих из природы всякого общества”. Государство как административное образование будет продолжать существовать. А вот с чем Маркс надеялся попрощаться, так это с государством как инструментом подавления» [48, 347].
И действительно, глупо отрицать необходимость государства в обществе высоконаучной плановой экономики. Весь вопрос в балансе между контролем и свободой и в том, в чьих интересах существует этот баланс. Даже при капитализме государственное насилие не всегда является абсолютным злом. Т. Иглтон пишет: «Полицейские, силой останавливающие расистских выродков, которые иначе забили бы до смерти ребенка-азиата, действуют не как агенты капитализма» [48, 249]. Капиталистическое государство является плохим не потому, что у него есть аппарат насилия, а потому, что этот аппарат и другие его органы используются для поддержания капиталистического отчуждения труда, ведущего к деградации личности и общества. Кстати, что касается результатов антикоммунистического «национально-освободительного» движения в Чехословакии: в августе 2017 года в Чехии прошел крупнейший в Европе гей-парад, перед началом которого всем желающим показывали фильм о событиях Пражской весны 1968 года. Таковы плоды «свободы». Еще одним результатом можно считать то, что гражданин Чехии получил право вырастить для себя лично три куста конопли и (почти по Чехову!) курить не покупную, а свою марихуану.
Что же случилось с современным западным обществом, что даже нацизм (на Украине или в той же Польше) его не пугает? Современная система капитализма построена на все более растущем неравенстве и коррупции. Для международного финансового капитала различные катаклизмы, в том числе связанные с «цветными революциями» и бесчинствами националистов, оказываются как нельзя кстати. М. Хардт и А. Негри пишут: «Ослабление национального правового регулирования, преобладание неписаных правил над кодифицированными нормами и слабость форм управления открывают сезон для охотников за прибылью. Коррупция воцаряется везде, где имеет место переход от одного режима к другому, там, где прежние правила более не действуют, а новые еще не закрепились» [129, 221]. Частично управляемый хаос становится дополнением к массовому национализму и всеобщему стремлению к мещанскому благополучию.
А мир в результате становится все более нестабильным. Уже к началу ХХ века капиталистическая миросистема достигла пределов своего географического роста (Тибет и Эфиопия в данном случае не в счет в связи с крайней бедностью своего населения). Исчезла возможность резкого повышения нормы прибыли за счет колонизации новых рынков. Конечно, сохранилась возможность такого повышения за счет технических (точнее, техно-социальных) революций. Но дело это хлопотное, во всех отношениях затратное и часто непредсказуемое. Не проще ли привычный путь – война? Разрушить государственность более слабого соседа и усилить эксплуатацию его природных и людских ресурсов! В результате – две мировые войны и гибридная война против СССР и стран социализма, ныне тихо перерастающая в «теплую» (а иногда и горячую) войну против слишком самостоятельных стран полупериферии (Ливия, Сирия, Венесуэла, а далее… Россия?). Все более усиливается противоречие между диктуемой развитием средств производства необходимостью стабильности (попадание даже обычной неядерной ракеты в атомную станцию или большой химический завод может привести к огромной гуманитарной катастрофе, экономический крах в одной стране может вызвать цепную реакцию по всему миру) и политическим курсом олигархии на дестабилизацию. Цели могут быть разными: списать слишком большие государственные долги, нажиться на военных поставках, получать без лишних посредников и дешевле ценные природные ресурсы, напрямую использовать туземный рынок дешевого труда, под флагом национализма «закрутить гайки» в собственной стране или использовать этот флаг у соседа для дестабилизации и ослабления потенциального конкурента. Результат для обычного трудящегося, увы, всегда один – рост отчуждения и ухудшение социальной среды. Даже защитники капитализма и убежденные противники К. Маркса признают нарастание хаоса. Так, убежденный неокейнсианец и одновременно российский националист А. Егишянц пишет: «Весь мир охвачен эпидемией глобальной дезинтеграции, когда любые скрепы между людьми рушатся на глазах. Средний класс – эта гордость и опора общества социального партнерства – скукоживается с каждым годом, причем подавляющее большинство выбывающих из него опускается вниз по социальной лестнице» [35, 188].
