Для Франсуазы эти трагические годы стали большими каникулами, только немного беспокойными. «Я не слишком отдавала себе отчет в том, что происходило», — говорит она. Благодаря родителям, защищавшим ее и не терявшим в эти трудные времена чувство юмора, у нее было ощущение, что она участвует в большой игре, правила которой ей не совсем понятны. Были очень радостные моменты, как день, когда ей исполнилось шесть лет. Отец был в прекрасном расположении духа, и это объяснялось не только счастливой датой. Потом она узнала, что 22 июня 1941 года немцы начали оккупацию СССР. Было очевидно, что Гитлер встретит серьезный отпор.
Были другие яркие воспоминания. Однажды Пьер Куарэ ругал сопротивленца, который необдуманно припарковал грузовик, набитый оружием, в саду «Фюзийер». Машина, которую парашютом сбросили англичане, была срочно спрятана в маленьком лесочке, пока немцы не начали обыскивать дом.
«Когда этот парень хладнокровно вернулся за своим грузовиком, — говорит Франсуаза, — отец его чуть не поколотил. Из-за него все рисковали провалом. Я помню, как мы все стояли спиной к стене с поднятыми руками, пока солдаты Вермахта обшаривали подозрительные места».
Она вспоминает, как играла с молодыми немецкими солдатами в поезде по пути в Кажарк, к бабушке. В туалетах были расклеены петенистские листовки.
После освобождения произошел случай, который на нее сильно повлиял. Вместе с Юлией Франсуаза отправилась однажды в кинотеатр Сен-Марселена «Эден», и то, что она там увидела, повергло ее в сильнейший шок:
«Шел “Пожар в Чикаго” с Тирон Пауэр, но перед фильмом были новости. В 1946 году показывали съемки в концентрационных лагерях: метель, заметающая куски трупов. Это мое самое худшее воспоминание о войне. Я спросила у матери: “Это правда?” Она мне сказала: “К сожалению, да!” С этой секунды началась моя устойчивая ненависть к расизму
[86]. Это одно из немногих убеждений, за которые я готова умереть немедля».
Она никогда не забудет стриженую женщину, которую вели по улице. Возмущенная Мари Куарэ резко высказалась в присутствии дочери.
«Как вы можете так поступать? — вскрикнула она. — Это стыдно. Вы ведете себя как немцы. Вы их стоите». Франсуаза была в глубоком недоумении от такой реакции:
«Я сказала себе: “Послушай! Все не так просто!” Сначала я поняла, что все не есть черное или белое. Мир, поделенный между Добром и Злом, заключал в себе нюансы. И в этом факте было гораздо больше двусмысленности, чем я себе представляла».
Когда американцы и Первая французская армия освободили долину Роны, Кики любовалась молодыми танкистами, готовыми покорять девичьи сердца лучезарными улыбками, плитками шоколада и жевательными резинками. В Лионе она марширует рядом с победоносной колонной солдат в сопровождении матери. «Эта атмосфера праздника, эти ребята в хаки, великолепные, загорелые, некоторые из них приходили к нам обедать домой. Все это меня очаровывало», — говорит Франсуаза Саган, которой тогда было десять лет. Она с азартом училась играть в теннис. В Сен-Марселене ей удалось однажды победить более опытную жену нотариуса. Юношеская горячность и поддержка брата Жака и Бруно Мореля, который был старше ее на пять лет, помогали ей выигрывать и у других, еще более серьезных противников.
С Бруно Кики познакомилась летом 1941 года. Он был сыном Шарля Мореля, промышленника из Понт-ан-Руан, который жил на широкую ногу в нависшем над Изером замке на реке Соне. Куарэ поселились поблизости. Это был настоящий рай для детей, получивших в распоряжение бассейн, построенный немецкими военнопленными. Франсуаза предпочитает общество старших мальчиков, но и они часто не могут соперничать в прыткости с этой хрупкой девушкой с повадками озорного мальчишки. «Я вижу ее, — вспоминает Бруно Морель, — на качелях, взлетающей под самое небо. Она казалась акробаткой». Он вспоминает, как она храбро сжимала в руке деревянную саблю: «В пылу схватки я ударил ее между бровей. Она и виду не подала, что ей больно». Эта способность стойко выносить боль у нее с того дня, когда она рассекла себе губу, упав с лестницы в «Фюзийер». Раздосадованная выступившими слезами, бормоча: «Я не хочу умирать», Франсуаза поклялась себе научиться владеть своими эмоциями и прятать страдание, насколько это возможно. Совсем скоро ей пришлось пройти испытание: играя на дудочке, она поранила нёбо и на этот раз волю слезам не дала. Она сдержалась, вывихнув себе коленку, и не заплакала, поднимая окровавленную голову, когда ее сбил велосипедист. «Я та, которая себя ранит, — констатирует Франсуаза Саган, вспоминая шишки и царапины своего взбалмошного детства, и прибавляет, на этот раз намекая на что-то более важное: — Я сама — затяжной несчастный случай».
Юность
«Когда Франсуаза ходила в школу, я совсем ею не занималась», — говорит Мари Куарэ. Она перепоручила все заботы Юлии Лафон, которая выполняла обязанности гувернантки и кухарки. Ее дед, Люсьен Лафон, был мельником в Промильяне, деревне близ Керси, откуда она уехала на службу к Куарэ. «Почтальон мне сказал, что эта семья ищет работницу», — рассказывает эта самоотверженная женщина. Сначала ей поручили присматривать за Жаком и Сюзанной, четырех и семи лет.
В то время Юлия была проворной молодой девушкой. Ее стремление служить в буржуазной семье, имевшей в округе хорошую репутацию, объяснялось ее планами на будущее. Она приняла на себя заботу о большой квартире на бульваре Малешерб, «странную квартиру, напоминающую жилище “семьи Буссардель”
[87], где неудачно были распределены комнаты и устраивались большие приемы», — объясняет Франсуаза
[88], которая девчушкой разъезжала там на своем ослике на колесиках.
Конечно, в обязанности Юлии входило заботиться о душевном спокойствии Франсуазы. Она стала ей второй матерью, посвящала много времени малышке, невероятно упрямой, которая разговаривала с ней, взобравшись на табурет. Почти каждый день во второй половине дня они ходили в парк Монсо, а когда семья жила в Лионе, во время войны, в парк Тет д’Ор. Перед прогулкой Юлия всегда поражалась, как неряшливо одета Франсуаза. «Она совершенно не обращала внимания на свой костюм», — говорит ее мать. Что не мешало ей иногда кокетничать, как, например, в тот непогожий день, когда она захотела обновить красивую шляпку.
«По-моему, пойдет дождь, надень лучше старую шляпку», — сказала ей Юлия. «Нет, нет, я хочу новую».
«Когда мы возвращались, — рассказывает Франсуаза, — я случайно посмотрела в зеркало и обомлела — не предупредив меня, мне надели старую шляпку. Это вызвало во мне бездну негодования по отношению ко взрослым. Меня обманули, а я, думая, что на мне новая шляпка, еще лукаво посматривала на всех».
