В семье Франсуазы Саган никто не обращал внимания на то, что младшая дочка пытается что-то писать. «Кики, — говорит Мари Куарэ, — читала мне рассказы, которые она отсылала в журналы. Ни один не был опубликован, но я отметила, что у моей дочери богатое воображение. В четырнадцать лет она начала пьесу. Сюжет был забавный: женщина, обиженная своим любовником, решает выйти замуж. Но ее муж, хирург, начинает рассказывать в деталях за столом о проведенных операциях. Она испытывает отвращение и покидает нового мужа ради прежнего любовника». В один прекрасный день Франсуаза сообщила матери: «Знаешь, я написала книгу!» Никакой реакции. «Я абсолютно не придала этому значения», — вспоминает Мари Куарэ. И не от равнодушия — она всегда производила впечатление особы, занятой исключительно собой, как кокетливые и непосредственные женщины в некоторых американских комедиях.
Их очаровательные реплики часто выражают несоответствие кажущегося и реального. По этому поводу Жан-Поль Фор
[112], один из людей, очень значимых в жизни Франсуазы, рассказывает такую историю: «В то время у Франсуазы, жившей на улице Виллерсексель, на седьмом этаже, жила птичка. Мы разговаривали с адвокатом Роландом Дюма
[113], которого я хотел ей представить и который впоследствии стал ее защитником, когда появились ее родители. В этот момент птичка подала голос, который оказался похож на детский лепет. “О! У Кики ребенок!” — воскликнула Мари Куарэ, а ее муж тут же подхватил: “Быть не может — я вам точно говорю: наша дочь никогда бы не сделала ребенка, не предупредив нас”».
Это замечание Пьера Куарэ говорит о том, насколько у Франсуазы были близкие и доверительные отношения с родителями, какое взаимопонимание царило в этой семье.
«Они всегда уважали мою свободу действий и мыслей, — объясняет Франсуаза Саган. — Когда мне было три, четыре года, я брала книгу и проводила часы, сидя на стуле и разглядывая ее, повернув наоборот, и каждый раз вежливо спрашивала у мамы, для меня ли это. Она мне говорила: “Да, да, ты можешь читать”»
[114].
Позднее родители убрали из библиотеки книги, которые считали слишком откровенными. Однако они все же опасались, как бы Кики их не раздобыла.
Она радовалась всему, что попадало ей в руки. Кокто, Колетт, Сартр, Камю, Превер, русские романисты, которых хвалил Мальро, «Шабаш» Мориса Сакса
[115] и «Страница жизни», автобиография музыканта-джазиста Мецца Мецц-рова. К этому списку стоит добавить также Стендаля и детективы. Самое сильное впечатление на нее произвели
[116]: «Яства земные» Андре Жида, прочитанные в тринадцать лет, «Бунтующий человек» Альбера Камю — в четырнадцать, «Озарения» Артюра Рэмбо — в шестнадцать. И, конечно, Пруст, который, по ее словам, научил ее всему.
Мадемуазель никто
— Но кто же вы?
— Никто, — ответила Франсуаза Куарэ. Жаклин Одри только что заметила совсем молоденькую девушку, которая последовала за ней тайком во время съемок ее фильма «За закрытыми дверями» по Сартру. Так Кики ухитрилась проникнуть в студию «Билланкур» на съемочную площадку, где после полудня в октябрьский день 1953 года Одри, снявшая «Жижи», работала с Даниэль Делорм и Жаком Дюби.
Маленькая племянница президента Третьей Республики, Гастона Думерга
[117], Жаклин Одри была одной из тех редких женщин-режиссеров, которые имели успех. Благодаря своей сестре Колетт Одри, преподавательнице филологии в лицее «Мольер», которая участвовала в создании «Тан модерн», она посещала собрания экзистенциалистов. Ее кинематографические версии романов Колетт и дружба с Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар притягивали Франсуазу, жадно впитывавшую любую новую интеллектуальную информацию.
За жутким декором комнаты отеля из пьесы Сартра «За закрытыми дверями» она видела другую вселенную, родственную ей. Притаившись в студии, она наблюдала за развитием событий, когда один из участников съемки заметил ее: «Разве вы не знаете, что находиться на площадке во время съемок запрещено? Ладно, оставайтесь, где стоите, у нас нет времени».
В сорок пять лет «мадам»
[118] французского кино, в замшевой куртке и коричневых брюках из габардина, курящая «Плэер сюр Плэер», сохранила неуловимый шарм, имевший источником одновременно ее хрупкость маленькой зрелой женщины и удивительную живость ума. В глубине души «мадемуазель Никто», как она назвала Франсуазу, напомнила ей ее собственную молодость этим образом настоящей бестии, который она тоже любила, когда одевалась в красную кожу и называла себя «хитрой лисичкой».
Воспользовавшись перерывом, Жаклин Одри обратилась к девушке, вызвавшей у нее симпатию своим лукавым и проницательным взглядом. «Вы собираетесь заниматься журналистикой?» — «Нет, вовсе нет, я студентка. Я только хотела посмотреть, как делается фильм». — «Хорошо, — заключила Одри, — приходите, когда хотите, только не мешайтесь. Будьте внимательны, рабочие не любят, когда у них вертятся под ногами…»
На следующий день Франсуаза вернулась на съемочную площадку, на этот раз более уверенно, под шепоток съемочной группы, которая сочла, что это протеже «мадам». Жаклин Одри в самом деле приглашала ее несколько раз, они вместе завтракали, и между режиссером с серебристыми волосами и студенткой с повадками опрятной домашней кошечки установились дружеские отношения. Меньше всего озабоченная провалом на экзамене по пропедевтике, Кики думала только о своем романе и поэме Элюара «Сама жизнь», в которой есть ностальгические строки:
Прощай же грусть
И здравствуй грусть
Ты вписана в квадраты потолка
Ты вписана в глаза которые люблю
Ты еще не совсем беда
Ведь даже на этих бледных губах
Тебя выдает улыбка
Так здравствуй грусть (…)
[119].
В конце августа Франсуаза закончила печатать на машинке свою рукопись, написанную за шесть недель в кафе Латинского квартала «Кюйас». Она заставила трепетать свою героиню под впечатлением от Пруста, Оскара Уайльда, Ницше
[120] и статей «Сине-ревю». Из беззаботного холостяка-коллекционера юных девичьих сердец отец Сесиль превратился в результате во вполне весомого литературного персонажа.
