— Всегда оставлял, а на сей раз оставил Соньке Аверьяновой. — В голосе соседки зазвенела обида. — И вот вам результат. Анри колотится под дверью, а где эта Сонька?
Рыжий и Серый разом оглянулись на дверь комнаты, где валялось безжизненное тело с резиновым шнуром на шее.
— Я здесь, — послышался вдруг чуть запыхавшийся голос. — Кто меня тут всуе поминает? Всем здрасте.
— Сонечка! — взвизгнула Алла Ивановна. — Наконец-то! Умоляю вас!.. Я больше не могу!
— Анрио, к ноге! — послышалась команда. — Да к моей ноге, придурок!
Вслед за этим послышался дробный перестук каблуков по ступенькам и хлопок двери этажом выше, из чего можно было сделать вывод, что Алла Ивановна наконец эвакуировала свою натуральную кожу вместе с остатками искусственной.
Но и Рыжего, и Серого ее судьба интересовала мало. Они как по команде двинулись из коридора в комнату, стараясь ступать как можно тише.
Девушка в красном платье по-прежнему лежала на полу, заведя глаза и не дыша.
— Ё-ка-лэ-мэ-нэ!.. — задумчиво прошелестел Серый. — Если Сонька там, на лестнице, кого же мы придавили, а? Ты ничего не мог перепутать, придурок?
— Да ты что?! — громким, возмущенным шепотом отозвался Рыжий. — Да я эту проститутку с пятого класса знаю!
Серый погрозил ему кулаком: тише, мол! — и снова вышел в коридор.
Следом прокрался Рыжий.
— Анри, ты что тут делаешь? — весело спросил на площадке голос той, чье тело они только что видели возле кровати, и Рыжий нервно дернул рукой, впервые в жизни ощутив желание перекреститься. — Ты почему на лестнице, а не дома?
— Это вам лучше знать, Сонечка, — ехидно отозвалась Олеся Петровна. — Это ведь вам Евгений Петрович оставил ключи от своей квартиры!
— Ну и оставил, ну и что? — грубо отозвался Сонин голос. — Надоело ему, что вы там в каждую дырку лезете, вот и отдал мне.
— Я… ах?! — послышался возмущенный вопль, и оглушительный хлопок двери возвестил, что оскорбленная Олеся Петровна ретировалась.
— Будешь так дверью бабахать, в следующий раз дом тебе на голову рухнет, никаких террористов не понадобится! — сердито крикнула ей вслед Соня и совсем другим тоном обратилась к Анри: — Дружище, что ж ты тут делаешь? А где Лида?
Серый и Рыжий уже привычно оглянулись на комнату.
Неподвижная, судорожно вывернутая нога. Красный подол. Краешек черного шнура.
— Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! — выдохнул Серый. — Лида… Она ж говорила: «Я не Соня, а Лида!»
— Близнец?! — недоверчиво пробормотал в ответ Рыжий. — Да брось ты! Не было у Соньки никакого близнеца, я ж ее с пятого класса…
И едва успел увернуться — напарник целил кулаком ему в голову.
— Заткнись! — прошипел Серый, трясясь от ненависти. — Потом побазлаем, кто с кем в школе учился! Драть отсюда надо, понял? Ноги делать!
— Но как? — простонал Рыжий. — На окнах решетки! Давай лучше отсидимся, может, Сонька уйдет?
— Ну, раз Лиды нет, придется нам ее подождать, правда, Анри? — послышался в этот миг Сонин голос. — Садись вот сюда, со мной рядышком… Нет, погоди, я под себя сумку подложу, а то как-то холодно.
Рыжий шатнулся к стене, потому что ноги вдруг сделались как макаронины.
— А вдруг она тут до упора будет сидеть? — выдохнул он. — Или, чего доброго, полицию вызовет, чтоб дверь ломали? Увидит, что сестра не идет, перепугается — и…
— Я ж говорю — удирать надо! Доставай нашу пукалку.
Рыжий выдернул из кармана пластмассовый пистолет.
— Как настоящий, — мрачно хмыкнул Серый. — Чуть только выскочим — ткни Соньке в рожу. А я в пса из баллончика пшикну.
— Главное, не промахнись и в кого другого не пшикни, — посоветовал Рыжий. — В меня, например. Да и вообще — там еще осталось что-нибудь, в баллоне-то?
— Вот заодно и выясним, — хладнокровно ответил Серый. — В нашем деле главное — моральный перевес. Как выскочим — сразу лётом, лётом вниз по лестнице! Понял? Нет, погоди.
Он вернулся в комнату. Послышался треск, и Серый вновь вышел в прихожую, держа в руках два лоскута.
— Вот от покрывала отодрал. — Он протянул один лоскут приятелю. — Морду завяжи, чтоб Сонька тебя не узнала. И шляпу надень, волосы спрячь.
Он сорвал с полки над вешалкой совершенно ковбойский «стетсон» и какую-то кепку. После мгновенного раздумья нахлобучил кепку на себя, а «стетсон» отдал подельнику. Рыжая голова утонула в шляпе до самых бровей, и Серый удовлетворенно кивнул. Еще минута ушла на то, чтобы тщательно завязать снизу лица.
Потом Серый на цыпочках приблизился к двери и принялся осторожно поворачивать рукоять замка.
* * *
Решить, конечно, это одно, а вот сделать… Богдановы лихорадочно собирали справки, обзванивали детские дома. И сразу — обухом по голове: на усыновление огромные очереди, ждать придется самое малое пять лет.
Аня чуть в обморок не упала с телефонной трубкой в руках. Пять лет! Сейчас ей 27, а тогда будет 32. И ведь это — «самое малое»… Как выдержать? Как дождаться? Как взять себя в руки? А у Димы — хватит ли выдержки и сил? Не плюнет ли он за эти годы на ожидание и не сбежит ли от ревнивой истерички, в которую в одночасье превратилась веселая, милая Анечка?
И пожаловаться на жизнь совершенно некому. Разве можно так вот взять — и признаться в собственной несостоятельности тем самым подружкам, которые всегда завидовали их с Димой неземной любви? Аня за последнее время нарочно отдалилась от всех, чтобы не видели ее исплаканных глаз, поблекшего лица, а на работе вечно отвиралась нездоровьем и держалась до того отчужденно, что с ней уже не решались лишний раз заговаривать.
И вот однажды она нос к носу столкнулась со своей бывшей сокурсницей. Нонна ее звали. Да, точно — Нонна. Дело случилось в автобусе, причем ни сойти, ни увернуться в давке было невозможно, и Аня дорого дала бы сейчас за какую-нибудь аварию, чтобы скрыться от больших, водянисто-голубых Нонниных глаз. Однако эти глаза были полны одного чувства: жгучего негодования. И на Аню сразу, без предварительных вежливых расспросов, это негодование было немедленно выплеснуто, хотя предназначалось вовсе не ей, а Нонниной квартирантке, которая, которая такая… (это было произнесено так же громко, как и все прочее), оказывается, беременна! А ведь был железный уговор: никаких мужчин и детей, приходить не позже десяти вечера, вообще вести себя как порядочная девушка! Ирочка продержалась полгода, потом у нее появился какой-то кавалер… но с некоторых пор ее тошнит по утрам, из туалета доносятся жуткие, отвратительные звуки, она то плачет, то в обморок падает, и по всему видно: плохи дела. И рыдает: похоже, кавалер, узнав о беременности, подружку бросил. Нонне надо было девчонку сразу выгнать, но она, дура, пожадничала: как раз накануне взяла у нее деньги аж за три месяца вперед, ну и потратила их, само собой разумеется. И что теперь делать? Домой, в деревню («Ирка родом из того самого Веринского совхоза, куда нас когда-то на первом курсе отправляли, помнишь, Ань?»), возвращаться не собирается: мать умерла, отец ее сразу прибьет, и вообще — какой смысл позориться? Деньги у нее тают, через три месяца Нонне придется дать ей от ворот поворот, а куда она пойдет с брюхом — на улицу, что ли?!
