Антон обернулся к одному из своих коммандос, топтавшемуся рядом с Людочком, и товарищ огорченно покачал головой.
— Вот видите! — торжествующе вскричал Бо́рдо. — Она все это вынесла и припрятала где-то в тамбуре, или в другом вагоне… не знаю! Всё там, всё, и деньги, и «Виза», и «Эппл», «Ролекс», мой «Ролекс»!
— Их ты! — вдруг воскликнул Крохаль. — Вот это да! А говорят, бомба два раза в одну воронку не бьет.
На него никто не обратил внимания, потому что в этот миг Леший страшно рассвирепел и с вытаращенными глазами попер на Бо́рдо, бормоча:
— Возьми свои слова обратно, ты, толстый, понял?!
— Спокойно, — быстро сказал Струмилин, становясь между ними и сам себе удивляясь. — Спокойно. Давайте разберемся. Тут все замешано на случайности. А вдруг бы мы не захотели пить чай? Что тогда? Тогда весь ее план рухнул бы. Как-то все это очень ненадежно!
— Вы не Шерлок, нет, не Шерлок! — пренебрежительно вскричал Бо́рдо. — Не стали бы пить чай, она придумала бы что-то другое. Еще надо проверить, что у нее там за духи. Может, не духи вовсе, а усыпляющий газ! — Он вдруг побледнел. — Я знаю!.. Знаю! Она нам подсыпала в чай клофелин! Именно поэтому мы и вырубились начисто.
— Если бы клофелин был подсыпан, на поверхности чая образовался бы белый налет, — сердито пробормотал Струмилин. Сердился он не на Бо́рдо, а на себя. — Это все ерунда, что в кино показывают, будто таблетку бросают или сыплют порошочек. Надо налить особых глазных капель, тогда никто ничего не заметит. Эти капли и есть клофелин.
— А вы откуда знаете? — хором спросили Антон и Бо́рдо, и лица их сделались вдруг весьма схожи.
— По долгу службы, — хмуро сказал Струмилин. — Я на «Скорой» работаю, приходилось сталкиваться, знаете ли.
— Ну, подлила, какая разница! — отмахнулся Бо́рдо. — Надо сделать анализ остатков чаю, и там обязательно обнаружится…
— Ты их стаканы еще не мыла? — с особым, хищным выражением лица обернулся Антон к Людо́чку, но та оскорбленно поджала губы:
— Уж давным-давно помыла! Терпеть не могу грязной посуды.
— О-у! — взвыл Бо́рдо. — Какой бардак!
— Да успокойтесь, — с досадой вмешался Струмилин. — То, что человека травили именно клофелином, определяют по последующим симптомам. Это падение давления, редкий пульс, общая слабость. А вы, видимо, гипертоник, поэтому просто спали мертвым сном, и давление у вас нормализовалось. Остальным пришлось тяжелее… Похоже, похоже на клофелин… Хотя нет!
— Почему нет? — спросил Бо́рдо с ноткой обиды.
— Потому что у всех должны быть симптомы одинаковые. А вот у этой женщины, — он поискал взглядом Чуваеву и закончил растерянно, глядя в ее значительно удалившуюся спину, — у нее почему-то не брадикардия, а тахикардия выраженная была, то есть не редкий пульс, а, наоборот, частый. Как будто ей отдельно налили не клофелин, а, к примеру, аминазин. Но зачем? Ведь от аминазина так вырубиться невозможно, она бы почувствовала, что с нее снимают кольцо…
— Погодите, Чуваева! — вскричал Антон, заметивший наконец исчезновение пострадавшей. — Вы куда уходите? А свидетельские показания?!
— Вспомнил! — Крохаль вдруг ударил себя по лбу. — Вспомнил, где я ее видел! Месяц назад — я тогда еще на питерском рейсе работал — было точно такое ограбление! И, представляете, мужики, ее, эту Чуваеву, там тоже грабанули. Я сейчас фамилию услышал — и вспомнил. Вот не везет бабе, это же ужас! Я ж говорю: бомба второй раз в одну воронку падает. Какого-то парнишку там повязали, всех ограбили, а его почему-то нет, и вдобавок у него в барсетке колечко нашли этой Чуваевой, печатку с буквами ВКЧ, вэ-ка-че.
Антон, часто моргая, поглядел на него, на Струмилина, на Бо́рдо — и вдруг, лапая кобуру, ринулся по перрону, громогласно взывая:
— А ну, стойте! Чуваева, стойте! Остановитесь! Полиция!
По перрону прокатилась трель свистка, и, словно борзые псы по сигналу выжлятника, еще два полицейских выскочили из вагона и помчались на выручку Антону. За ними рванули Бо́рдо, Крохаль и Людочек, так что через мгновение около 16-го вагона стояли только Струмилин, Леший и… она.
Литвинова.
— Соня, — вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, шепнул Струмилин, делая шаг к девушке, — вы меня помните? Вчера на кладбище…
Серые глаза уставились на него с прежним отрешенным выражением. Она его не помнила, не узнавала! Или… или это и впрямь была не она?!
— Уймись, медицина, — сердито сказал Леший. — Спасибо за помощь, конечно, но ты что-то напутал. Какая Соня? Это Лида! Правда? — Он повернулся к девушке: — Лида! Лида!
Она потерла шею, поглядела на него как бы в задумчивости, а потом вдруг кивнула:
— Да… Ли-да…
— Ну вот и славненько! — обрадовался Леший. — Ну вот и замечательно! Давай я тебя домой отвезу, Лидочка. Пошли?
И они ушли, а Струмилин так и остался стоять на перроне.
* * *
Аня тогда думала, что это были самые тяжелые дни в ее жизни — дни ожидания.
Да, она знала, что это будет нелегким испытанием, но чтоб до такой степени… Не передать, сколько раз ей хотелось плюнуть на все на свете, крикнуть Ирке: «Пошла ты к черту!» — и убежать бегом, волоча за руку Диму! Не передать, сколько раз во время ночных прогулок ей хотелось иметь в кармане маленький дамский пистолетик — хорошенький, убористый, такой, что прячется в ладони, однако вполне убойный: чтобы прямо сквозь пальто всадить всю обойму в Иркин бок!
Чудовищно звучит, да? Но Ирка кого угодно могла превратить в чудовище, потому что сама была таковым.
Распутным и хитрым чудовищем.
Условия договора, который был подписан обеими сторонами по доброму согласию и скреплен подписью свидетеля — Нонны, — она пыталась изменить раз двадцать. Прежде всего потому, что обещанная сумма очень быстро стала казаться ей недостаточной.
Ничего себе, да? Они эти деньги на машину копили несколько лет, и сколько же в этих деньгах воплотилось неудовлетворенных желаний, сколько неполученных удовольствий, некупленных красивых туфелек (почему-то из всех женских радостей Аня была особенно неравнодушна к дорогой обуви)… А ведь они еще и содержали Ирину, покупали ей еду — только с рынка, все самое свежее и лучшее, Аня гнулась за машинкой, нашивая наряды для ее растущего, как на дрожжах, брюха! И все мало, ей все казалось мало!
Что-то в ней было такое… непереносимое. Лишь на первый взгляд выглядела эта барышня страдающим ангелом и чудом красоты, а на поверку оказалась просто жадной, расчетливой тварью. Аня ничуть не сомневалась, что Ирка, забеременев от своего любовника, нарочно не стала делать аборт: надеялась, что он бросит жену и бегом побежит в загс с красоткой, у которой только и есть, что умение заводитьмужиков.
Но уж это Ирка умела делать в совершенстве, и Аня, которая вообще никогда не отличалась полнотой, за эти месяцы еще больше исхудала, усохла, можно сказать, потому что ни одной минуты не чувствовала себя спокойной, а была вечно настороже, на стрёме, на боевом посту — глаз не спускала с Димы.
