— Доброе здоровьичко, Макарыч! — жизнерадостно закричал один из них. — Квасишь уже, не дождав товарищей? Нехорошо, нехорошо!
— Да я тут… за вечный упокой… — забормотал страж могил, загораживая спиной окаменелого Джейсона и делая какое-то странное движение рукой. — Святое дело…
— Святое! — согласились вновь прибывшие. — Нельзя ли нам присоединиться?
— Да я уже все приел, — бормотал хозяин, — вам без закуски неспособно будет. Может, чуть погодя? Я еще картохи наварю, а вы пока поработайте…
И он снова и снова энергично махал за спиной ладонью, пока ошалелый Джейсон не сообразил: да ведь Макарыч сигналит ему — уходи, мол, поскорее!
Страх принялся шарить по телу стылой мохнатой лапой.
Бог ты мой! Что же будет, если эти энергичные мужики, в которых Джейсон сразу признал могильщиков, так же ошибутся на его счет, как ошибся Макарыч? Что станется, коли решатся воротить загулявшего покойничка в его законную могилку? Против всей этой гвардии с их бритвенно-острыми лопатами Джейсону не выстоять, и никакое ушу, никакое карамо-ё не поможет!
Он отклеился от стула и осторожненько, бочком-бочком, двинулся к выходу из сторожки. Хозяин и могильщики продолжали спорить, когда выпивать: прямо сейчас или после работы, и гости не обращали на Джейсона никакого внимания. У него вдруг мелькнула жуткая мысль, что Макарыч был прав, что он и впрямь превратился в бестелесного призрака, который мечется по свету в поисках такой же призрачной любви и нереальной памяти.
Надо покончить со всем этим! Приобретение «Прощания славянки» будет последней данью Сониной памяти. И все! И забудем!
Джейсон выскочил за ворота кладбища, не оглядываясь более на уютно-зеленые заросли над могилками. Листья тихо шуршали под ветром, словно шептали на разные голоса:
— Джейс-с-сон… Джейс-с-сон… Оглянис-с-сь!..
А вот этого делать нельзя ни в коем случае — он немало прочел на своем веку русских сказок. Только вперед! Мертвое — мертвым, ну а живое — живым.
* * *
— Я где-то читала: связь между близнецами настолько неразрывна и тесна, что они безошибочно чувствуют, когда что-нибудь случается с братом или сестрой. Я такими вещами всегда интересовалась, как только узнала, что в Нижнем живет моя сестра-близнец. Якобы даже разлученные, близнецы влюблялись в похожих людей, обладали одинаковым темпераментом и вкусом, вплоть до того, что замуж в одно время выходили. У каких-то там американок-близняшек вообще был потрясающий случай: у одной вдруг начались дикие боли в правом боку, ну, где аппендицит. Отвезли в больницу — ничего, никаких признаков. А бедняжка прямо-таки загибается! Ну, как-то сняли приступ, успокоили ее, а на другой день пришло известие, что ее сестра именно в это время перенесла операцию по поводу острого аппендицита. Понятно? Близнецы могут ощущать боль друг друга! Но чтобы раны или травмы одной переходили на тело другой… Как-то слабо верится!
— Стигматы, — с набитым ртом пробормотал Леший. — Или стигматики? Словом, я читал про раны Христовы, которые якобы проявляются у каких-то особо продвинутых верующих. Твоя сестрица, конечно, не Христос, но насчет непорочности у нее все как надо! — И он принялся вычищать корочкой хлеба остатки яичницы со сковороды.
Неведомо, как насчет порочности или непорочности, угрюмо подумал Струмилин, а хозяйкой Лида Литвинова была совершенно никакой. Кроме бессчетного количества банок с консервированными абрикосами (с косточками, разумеется!), в квартире не нашлось ничего из еды, только полбулки черствого ржаного хлеба и три яйца. Ну, еще подсолнечное мало на донышке бутылки. А так — ни макарон или круп, ни помидорины, ни картофелины, тем паче мяса, рыбы или хотя бы магазинных пельменей. Ничего! Из яиц на скорую руку взболтали яичницу на воде — чтобы побольше казалось — и поделили на троих. Струмилин успел пообедать и поэтому совершенно не хотел есть, похлебал только пустого чайку (даже сахару не оказалось!), а порцию свою отдал Лешему, который умял ее с благодарностью и начал искательно коситься в тарелку хозяйки.
Девушка вяло ковыряла вилкой желто-белую массу и, кажется, ничего не имела против того, чтобы с ней расстаться, однако тут уж Андрей призвал на помощь авторитет врача, и Лешему пришлось ограничиться двумя кусками яичницы вместо трех. Зато он съел весь хлеб и самой последней корочкой еще пытался что-то соскрести со сковороды. Лицо его при этом выражало глубокую тоску, и окружающим стало ясно, что Леший совершенно не наелся.
— Может, компотику похлебать? — в задумчивости пробормотал он, и захохотал, увидав, как встрепенулся Струмилин: — Успокойся, я абрикосового компоту век больше в рот не возьму.
Нашел чашки, налил всем кипяченой воды из чайника. Пил, впрочем, только он.
Соня слабо улыбнулась, осторожно, кончиками пальцев, потирая горло:
— Болит! Вот что странно: болит по-настоящему. То есть если Лида там лежит по-прежнему, в квартире Евгения… мертвая, — она зябко поежилась, — то зачем надо было еще и меня душить? Для полного сходства, что ли? И почему не задушили до смерти? Почему именно меня потом запихали в этот поезд? Предположим, тот человек, который пришел… не помню, говорила ли я вам, что видела, как дверь открылась и кто-то появился на пороге? Дальше ничего не помню. Предположим, он принял меня за Лиду, то есть Лиду за меня, потому что она была в моем красном платье и босо…
Струмилин сделал невольное движение. Соня осеклась, уставилась на него испуганными глазами:
— Погоди! Но ведь я, именно я была в поезде в красном платье и босоножках! В том самом платье и тех самых босоножках, которые заставила надеть Лиду, отправляя ее на свидание к Евгению!
— Да, — протянул Леший, задумчиво грызя спичку (больше в этом доме погрызть было решительно нечего), — какая-то просто фантастика. Главное дело, выходит, что Лидка вообще совершенно случайно затесалась в это смертоубийственное дело. Приехала навестить сестричку — и вдруг…
— Вот именно, — кивнул Струмилин. — И вдруг! Больно уж неожиданное вдруг получается. Не знала Лида ничего о Соне, потом узнала — и это привело ее к смерти. Мне почему-то кажется, что она врала, когда уверяла, будто услышала о твоем существовании только две недели назад.
— Да брось! — махнул на него Леший. — Я Лидку сто лет знаю, ну, года два — уж точно. И никогда ни про каких сестер от нее и слыхом не слыхал. Уж когда-нибудь она должна была о чем-то таком проболтаться, женщины вообще ведь…
— Женщины! — Соня повернулась к нему так пылко, что Леший даже отпрянул. — Женщины такие, женщины сякие! А вы-то какие сами, мужчины? Ничего дальше своего носа не видите! Вот ты, художник от слова худо! Говорят, у художников особенная наблюдательность развита, но почему же ты такой остолоп и сразу не обнаружил, что я — вовсе не Лида?! Я и одета была по-другому, и вообще… Нет — заорал на вокзале: «Лидочка, что с тобой?!» И сразу запутал всю ситуацию. А я, между прочим, такая же Лидочка, как ты — Поль Гоген!
— Попрошу без намеков, — надменно сказал Леший, — он был псих и умер от дурной болезни. А я, чтоб ты знала, без предохранителей в койку и шагу не ступлю. И вообще — он трахался с черномазыми… Б-р-р! — Леший демонстративно заколотил зубами и затряс своим тощим телом, причем создалось полное впечатление, что к грохоту зубовному присоединился и грохот его костей.
