– За ногу или за палец было бы вполне достаточно, но ты всё равно молодец.
– Я хороший мальчик?
– Хороший, дай лапку.
– На! И вторую на! Погладишь мой зад?
– Позже, кажется, у нас проблемы.
Да нет, не кажется, если уж быть совсем честным.
Из двух-трёх десятков человек, тусящих в театре, практически все в едином душевном порыве бросились на защиту визжащего толстяка. Мгновения не прошло, как мы с доберманом оказались в кольце шпаг, ножей, кинжалов, острых спиц, топоров, рубанков, молотков, длинных гвоздей, палок и просто намозоленных британских кулаков.
Как бы ни был великолепен Гесс или красноречив я, против такой слаженной труппы нам бы нипочём не выстоять. Тупо по законам физики, а её не способна отменить ни одна философия на свете. Ни сейчас, ни в будущем. Мне так кажется.
– Ваше последнее слово? – грозно спросил укушенный толстун.
– Можно два?
– Пусть будет два, – посовещавшись, решила труппа «Глобуса».
– Уильям Шекспир, – едва ли не по буквам произнёс я.
Уровень окружающей нас агрессии явно пошёл на спад. Когда все вокруг отступили едва ли не на шаг, откуда-то из глубины декораций раздался усталый голос:
– Пусть зайдут.
Перед нами расступились, открывая широкий, но не особенно гостеприимный коридор.
По крайней мере, шесть человек даже не скрывали желания убить нас на месте. У остальных явно было больше чисто актёрского опыта. То есть эти будут театрально кидать нам трезубец исключительно в спину и тогда, когда мы не ждём.
Актёры, они как дети, по выражению Антона Павловича. Но не буду говорить, чьи дети.
– Гав? – В мою ладонь ткнулся холодный кожаный нос.
– Да, да, – резко опомнился я. – Разумеется, мы идём! Спасибо, что указали направление, не лаялись матом и вообще вели себя послушнее младшей группы на утреннике в детском саду. Сплошная Монтессори, честное слово.
Доберман бодрой рысью ринулся вперёд, я неторопливо вышагивал рядом, стараясь придать своей походке истинно шотландское величие. Не мне судить, насколько это выглядело правдоподобным, однако…
– Сэр, вы выхаживаете, словно павлин индийский, – приветствовал нас невысокий лысеющий мужчина с мешками под глазами и клиновидной бородкой. – Чего именно желает от нас благородный шотландский лорд?
– Пара вопросов о творчестве великого мастера пера, – в том же ключе ответил я. – Могу называть вас просто Уильям?
– Вы окажете мне честь, дорогой сэр.
– Отлично, итак, Уильям, Вильям, Вилли, я всего лишь хотел поговорить о вашем творчестве и сопутствующем ему…
– О каком творчестве речь, наивный сэр? – искренне удивился мужчина, разрешивший называть себя по имени. – Я вовсе не пишу стихов и пьес, в мою задачу входит лишь постановка их в старом добром «Глобусе».
– Минуточку, но как же, на афишах указано…
– Это мой собственный театр, милостивый сэр. Театр Шекспира, значит, все пьесы, которые здесь идут, можно назвать шекспировскими. Таковы британские традиции, все так поступают. В чём суть претензий? – искренне удивился он.
Я на минуточку сбился с дыхания. Вильям Шекспир ничего не отрицал и абсолютно не выглядел тщеславным лжецом или прожжённым махинатором. Как по мне, так максимум усталым и невыспавшимся человеком, но кто я такой, чтобы его судить.
– Но… но вы… разве вы не претендуете на авторство этих пьес?
– Каких именно, любезный сэр? Из классики мы ставим древних греков Софокла и Ксенофонта, на Рождество библейские вертепы, из современников Марло, лорда Бэкона, иногда даже фривольные французские комедии с собаками. Поверьте, публика-дура идёт на спектакль, а не на автора. Чем ещё я могу вам помочь, драгоценный сэр?
– Ну, вообще-то я экзорцист. Так что скорее вы нуждаетесь в моей помощи.
– Думаете, за расписными кулисами живёт дьявол? Милейший сэр, неужели вы из тех религиозных кликуш, что хотят запретить театр?!
– Разумеется, нет. Цель моего визита всего лишь изгнание мелких демонов, в частности беса тщеславия.
– Из кого?
– Из вас.
– Да не смешите меня, весёлый сэр, я же просто скромняга! Живу на подмостках, ем вместе с актёрами, тружусь, как плотник, сдаю костюмы в аренду и не мыслю о какой-то там славе.
Этого я уже стерпеть не мог. Он не врал, он говорил мне в лицо то, что думал, и единственный способ не выглядеть идиотом был очевиден. Уверен, вы сделали бы то же самое.
Дабы сохранить лицо, я довольно кратко, в течение получаса, изложил ему всю его будущую жизнь с перечислением пьес и регалий, как нас учили в университете.
Я рассказал ему, что имя Шекспира будет греметь по всему миру, образы Гамлета, Отелло, Ромео и Джульетты станут нарицательными, его стихами будут признаваться в любви целые поколения юношей и девушек из самых разных стран, его сонеты перепечатают на тысячи языков, и лучшими, несомненно, являются переводы Маршака и Пастернака. Не будет театра, не поставившего хотя бы раз хоть одно из его бессмертных творений. Его именем будут называть литературные премии, улицы и площади. Да я сам лично, как бывший гот, едва ли не наизусть помню сцену смерти двух влюблённых в Вероне! И, кстати, там, в арке у дома Джульетты, все стены до потолка обклеены записками о счастье, и все верят, что бронзовая скульптура героини трагедии дарит удачу в любви каждому, кто коснётся её левой груди, которая натёрта так, что аж горит!
Господи боже, как он меня слушал. Как Гесс меня слушал…
– Великолепный сэр, – с чувством и дрожащим от слёз голосом Шекспир потряс мою руку, – небеса свидетельствуют, я вижу, что все ваши слова продиктованы добрым сердцем и искренней любовью к театру. Я выпишу вам пропуск на все спектакли «Глобуса»! Кстати, вы умеете писать?
– Э-э… да.
– А я нет. Так что пропуск пишите вы, а я только поставлю внизу свою подпись.
Вдвоём мы быстро состряпали эту бумагу, он вывел коряво William Shakespeare и ещё раз обнял меня на прощанье, вежливо выставляя вон:
– Если договоритесь о наших гастролях у вас в Эдинбурге, я плачу три процента с выручки. Это щедрое предложение, сладкоголосый сэр! А теперь мне надо заняться цифрами, эти актёришки так прожорливы, вы не представляете, они всё время пьют и жрут, нудят и скулят, ни ума, ни таланта, поубивал бы их всех к чёртовой матери, честное слово! Но, увы, какой театр без актёров…
В общем, я и сам толком не заметил, как оказался на улице. Верный пёс держался у правого колена. В наступающих сумерках на нас довольно неблагожелательно поглядывали разные уличные типы, но один лишь вид грозного «ирландского волкодава» удерживал любого урку на почтительном расстоянии.
– Итак, друг мой, – задумчиво начал я, ещё не решив, к кому, собственно, обращаюсь. – К моему глубокому стыду и разочарованию, должен признать, что Уильям Шекспир обычный режиссёр-импресарио, возможно, не лучший актёр, но вполне себе трудоспособный организатор. Так сказать, менеджер среднего звена. Никакого беса тщеславия у него нет. Нас кинули сюда неизвестно зачем. Декарт мне в печень, да он до сих пор подписывается на родном языке печатными буквами!
