После чего началась драка.
Мы с Гессом, естественно, полезли было помочь, но одного пылающего взгляда нашего беса оказалось достаточно, чтобы мы в обнимку прижались к стене бани и не дрыгались.
Как он их бил! О, это надо было видеть…
Бесы летели на два метра против ветра, вставали и снова лезли на нашего красавчика толпой, они плевались, ругались, подкатывались ему под ноги, они бодали его рогами и кусали за пятки, но Анчутка был воистину великолепен!
Он выбивал зубы, откусывал или отрывал хвосты, сталкивал противников лбами, кидал их через бедро, ломал рёбра, пинал в задницу, раскидывал по снегу веером – и всё это в ритме сальсы в течение каких-то шести-семи-восьми минут.
После чего наконец-то выглянуло солнышко, и все бесы, кроме нашего, позорно ретировались с поля боя. Анчутка, тяжело дыша, сел прямо в снег.
– На тебе лапку, – предложил Гесс. – Ты хороший, заступился за собаченьку.
– Я очень нехороший, – честно ответил ему безрогий брюнет, но лапу принял.
Что и говорить, разумеется, у него были здесь свои тайные планы, это ясно. Перевоспитать нечистого попросту невозможно, это вам не романтические вампирские саги, но, с другой стороны, пакта временного совпадения интересов тоже никто не отменял.
Мы были нужны этому бесу, зачем – он не скажет, но, если уж ему пришлось ввязаться ради нас в драку со своими же собратьями, значит, его цели достаточно серьёзны. Очень надеюсь, что и отец Пафнутий знает, что делает, позволяя нечистому оставаться у нас дома.
– Не бойся, амиго, – хмыкнул Анчутка, ловя мой взгляд. – Если что и будет не комильфо, то не сегодня и не сейчас. Ты тренируйся, учись боксировать, у нас ещё будет время подраться.
– Обещаешь?
– О да! Убивать бесобоев скучно, а у меня весёлый характер, что-нибудь придумаю.
– Грр? – на всякий случай предупредил мой доберман, и Анчутка беззаботно рассмеялся.
– Да шучу я, братцы, шучу! Инглиш хьюмор, ес?
– Он плохой? – спросил Гесс, когда безрогий брюнет, насвистывая, вернулся в дом.
Что я мог ему ответить? Понятия не имею.
Отец Пафнутий после утренней молитвы даже не спросил, с чего мы все такие взмокшие. Видимо, батюшке это не было интересно от слова «абсолютно», поэтому он ограничился малозначительными разговорами и ушёл на службу в церковь. Я там сегодня был не нужен, то есть по факту имел полную возможность для отвлечённого занятия личными делами.
Гесс получил целую миску сырой размоченной пшёнки с отварным картофелем, несолёной селёдкой и большущей говяжьей костью в шматах сырого мяса, после разборки с чем, сыто икая, улёгся на коврике и задремал.
Пока я помогал Анчутке убирать со стола, тот тихо спросил у меня:
– Отчего ж не сдал, камрад? Собирался ведь, я знаю.
– Отвали.
– Обиделся, мин херц? – искренне удивился он. – Я же бес, а ты человек, мне самой судьбой уготовано ставить тебе подножки и добивать в спину. Не молчи, это же глупо, мон ами! Я плохой не потому, что плохой, что характер у меня поганый или ещё что такое, а просто потому что бес! Мы, бесы, в целом вообще не подарок, так что чего уж… Ву компрёне муа?
Я учил английский, а не французский, но в целом его речь не нуждалась в переводе, верно?
Да и пошёл он, честно говоря, настроение было не самое благодушное, если б не доберман, довольный, сытый и совершенно счастливый сегодняшними приключениями, я бы, наверное, несмотря ни на что, всё-таки вломил разок безрогому бесу меж рогов.
Если так можно выразиться. Если нет, всё равно вломил бы.
– Я тебя лизь.
– Гесс, чего надо, нет у меня вкусняшек.
– Не бухти на собаченьку. – Доберман опустил уши, тыкаясь холодным носом мне в ладонь.
– Прости.
– Прощу, – тут же воспрянул он. – Ты же мой лучший друг. Пойдём бесов бить?
– С чего это? – Я невольно покосился на спину чистящего картошку брюнета, якобы совсем нас не слушающего, ему типа неинтересно. – Угу, так я ему и поверил.
– Кому? – счастливо завилял обрезком хвоста мой пёс. – Скажи, кого кусь?! А то там уже два раза оранжевый бес по столу бегал.
– А знаешь, пожалуй, да. – Я встал из-за стола, накинул чёрную рясу поверх свитера и джинсов, переобулся в ботинки, сунул в карман тонкую фляжку для коньяка (но со святой водой!), чёрное перо (хочу показать его Марте), шестизарядный наган с серебряными пулями на поясной кобуре и достал карту джокера. – Здесь нам пока всё равно делать нечего. Пойдём разомнём лапы.
– Бесогонить? – не оборачиваясь, фыркнул Анчутка. – Майне либлингс гот! Кому и что хочешь доказать, хомо сапиенс?
Я почти было послал его в пень, но Гесс вовремя приложил коготь к губам.
– Не ведись. Ты хороший, а он нас всё равно спас. На тебе лапку, пойдём, пойдём, пойдём!
Скрипнув зубами, я был вынужден признать правоту доброго добермана, взять себя в руки и просто хлопнуть картой по столу, пришлёпнув её сверху по рубашке.
Мгновением позже мы уже стояли в белом коридоре.
Перед нами на лавочке сидели двое незнакомых нам бесобоев. Крупный мужчина средних лет, бритый наголо, в спортивной форме, но с так называемым пивным пузом, взгляд презрительный, толстые пальцы унизаны золотыми «болтами». Он даже бровью не повёл в нашу сторону, хотя, несомненно, нас заметил.
Второй, почти мальчик, в потёртом джинсовом прикиде, явно моложе меня, даже в армии, думаю, не служил. Так вот, паренёк оказался куда более эмоциональным, едва ли не подпрыгнув при виде моего пса.
– Доберман! Круть, всегда хотел такую собаку, но родаки против. Можно погладить?
– Спроси у него сам, – предложил я.
Гесс великодушно протянул пареньку лапу, которую тот осторожно потряс с выражением величайшей почтительности на лице.
– А правда, что ваш пёс разговаривает?
– И это спроси у него сам.
– Гав, – громко ответил доберман, раскрывая пасть на манер крокодила, чтоб молодой человек мог в полной мере восхититься его замечательными клыками.
Осчастливленный зритель вернулся на своё место в полном благоговении.
– Следующий.
Бритоголовый молча покачал головой и дёрнул паренька за запястье. Тот нежно улыбнулся нам, но послушно отправился за старшим товарищем. Возможно, всё-таки не мы одни работаем в паре.
– Не успел поговорить, – насупился мой пёс.
– Поговори со мной.
– Да, да! Давай поговорим, ты давно не гладил мой зад. Погладь!
– Гесс, вообще-то это уже начинает переходить всякие границы.
– Гладь! – надулся он, опуская голову и демонстративно виляя обрезком хвоста. – Никто не гладит мой зад, ты не гладишь, Марта не гладит, отец Пафнутий не гладит…
