И если в Голландии и Зеландии подобные организации были широко представлены, то же самое нельзя сказать о северо-восточных провинциях, причем по всем параметрам. Богадельни имелись повсюду, однако такие значительные города, как Делфзейл, Харлинген и Гронинген, до 1800 г. не могли похвастаться общественными больницами, тогда как в даже самом маленьком городе приморских провинций имелась хотя бы одна. Более того, несмотря на хвалебные отзывы Джеймса Монсона и других иностранных путешественников, никуда не деться от факта, что безработица часто становилась серьезной проблемой Голландской республики золотого века, что нищие и бродяги являлись многолетней головной болью городов и сельской местности и что промышленные рабочие жили в ужасающих условиях, на грани полуголодного существования. В 1683 г. Голландские штаты постановили, что каждый район должен нести ответственность за поддержку своих бедняков и что бродяг, прибывающих отовсюду, следует возвращать туда, откуда они пришли. Предполагалось, что вновь прибывшие, которые намеревались работать или обустроиться на выделенном им месте, должны представить местным властям финансовые или другие свидетельства своих bona fldes — честных намерений; однако похоже, что эти постановления повсеместно игнорировались, особенно в Амстердаме. Это правда, что Уильям Карр заявлял в 1688 г., будто единственными нищими, которых можно было встретить в Амстердаме, были валлоны и другие иностранцы, однако это чистой воды преувеличение. Пришлые бродяги и бывшие наемники определенно широко присутствовали среди полчищ побирающихся нищих, против которых провинциальные штаты безуспешно издавали законы на протяжении XVII и XVIII вв.; однако огромная часть голландского рабочего класса жила на краю бедности и была подвержена частой потере работы, находясь в зависимости от плохо оплачиваемых временных работ и невозможности экономить деньги.
С точки зрения голландских рабочих, ситуация с занятостью осложнялась еще и тем, что очевидное благосостояние Соединенных провинций в целом словно магнитом притягивало безработных и недостаточно зарабатывающих из соседних стран. Не только фламандцы и валлоны, но и скандинавы с немцами ринулись в Голландскую республику, полагая, что улицы Амстердама вымощены чистым золотом. Как написал в 1623 г. один хорошо осведомленный памфлетист: «Наша земля битком набита людьми, и в поисках работы жители наступают друг другу на пятки. Где бы ни нашлось пенни, которое можно заработать, к нему тут же протягивается десяток рук».
Примечательно, что временами происходило движение в обратном направлении — не только капиталов и квалифицированных рабочих — во Францию, Англию, Данию и Германию, но и — хотя свидетельства на этот счет весьма отрывочны — неквалифицированной рабочей силы. Во всяком случае, хотя жалованье обычно было крайне низким, а рабочий день очень длинным, безработица в Северных Нидерландах никогда не была настолько серьезной, чтобы побудить промышленных и сельскохозяйственных рабочих эмигрировать в соответствующих масштабах в заморские владения Голландских Вест- и Ост-Индской компаний. Кажется, примерно после 1644 г. положение улучшилось по сравнению с тем, что наблюдалось во время Восьмидесятилетней войны и неудачной войны с Англией в 1652–1654 гг. Частая благотворительность возросла, общественная упорядочилась. Периодическая высокая смертность среди бедняков случалась не так часто или была не столь высокой, как раньше. Неустойчивые цены на зерно не имели такого уж неблагоприятного эффекта, поскольку хлеб дополнился картофелем. Жилищные условия трудящихся тоже немного улучшились — хотя бы в том, что крытые соломой деревянные дома все больше заменялись кирпичными и каменными с шиферными или черепичными крышами. Однако перенаселенность и трущобные условия жизни по-прежнему оставались общим правилом для городской бедноты Голландской республики на протяжении двух столетий, и в этом отношении положение скорее ухудшалось, а не улучшалось. По всей видимости, во второй половине XVIII в. на пособия для бедных жило намного больше людей, чем за 100 лет до этого.
На ранних этапах Восьмидесятилетней войны сильно страдало голландское сельское хозяйство — в результате таких инцидентов, как преднамеренное затопление сельской местности во время осады и освобождения Лейдена. Утверждалось — разумеется, не без преувеличения, — будто еще в 1596 г. под водой оставалось две трети провинции Голландия. Однако в 1590 г. голландское сельское хозяйство быстро оправилось благодаря дополнительным гарантиям безопасности, обязанным победам принца Морица и более высоким ценам на сельскохозяйственную продукцию на этом этапе ценовой революции. Сильный рост заморской торговли Северных Нидерландов в первой половине XVII в. сопровождался значительным, хоть и не таким впечатляющим подъемом сельского хозяйства, когда стали доступны большие объемы капиталов для инвестиций в землю. Питер Хорн, член Правительственного совета в Батавии в 1674 г., во время дискуссии насчет того, не стоит ли голландцам подумать о превращении своей торговой морской империи в действительно колониальную, то есть основанную на расселении белого человека в тропиках, подчеркнул, что любовь к земле — это нечто глубоко укоренившееся в роде человеческом по всему миру. Даже среди голландцев с их коммерческим складом ума большинство успешных торговцев стремилось обзавестись куском собственной земли и заняться постройкой ветряной мельницы или разбить сад, хотя бы совсем маленький и только ради собственного удовольствия. Разумеется, в тот период появилось больше пригодных к обработке земель — благодаря проектам по экстенсивной мелиорации, из которых, возможно, наиболее известным примером стало осушение в 1610 г. Бемстера. Как утверждали ведущие авторитеты по истории земледелия Нидерландов, «в XVII и XVIII вв. голландские фермеры преуспели в животноводстве и молочном производстве, в выращивании товарных культур, в садоводстве и в изобретении простых и дешевых инструментов». Разумеется, это был не скорый процесс, который набрал обороты только после Вестфальского мира (в 1648 г.) и который происходил не одинаково равномерно по всей стране. Более того, было бы неправильно полагать, что из-за того, что в некоторых регионах сельское хозяйство процветало и некоторым образом вызывало завистливое восхищение у иностранных гостей Соединенных провинций, все крестьяне жили словно в Стране лентяев Питера Брейгеля-старшего. Голландское земледелие так окрепло не столько благодаря тому, что Семь провинций стали богаче, а из-за потребности многочисленного сельского населения зарабатывать на жизнь во времена, когда существовал предел, до которого городская промышленность могла обеспечить людей работой. Более того, следует отличать крестьян Голландии и Зеландии от селян восточных провинций. К примеру, в Гелдерланде и Оверэйсселе, где землевладельцы фактически не контролировали судебные и административные органы, крестьяне находились в менее благоприятном положении, чем в двух приморских провинциях, не говоря уж о том, что почва здесь была более бедной. Во Фрисландии, хоть земля здесь и была плодородной, местная аристократия или богатые фермеры осуществляли жесткий контроль своих арендаторов. Древние «фризские свободы», которыми в XVII в. так похвалялись фризы
[29], на самом деле оказались ограничены сельскими землевладельцами, буквально монополизировавшими политическую, административную и экономическую власть.
