Бутылка и трубка являлись неразлучными спутниками голландцев за морями — как и в самих Соединенных провинциях. «Наша нация должна пить, или она умрет», — написал Ян Питерсзоон Кун в 1620 г., и он имел в виду не воду. Ему эхом вторил Рейклоф ван Гуне, губернатор голландского Цейлона, который с сожалением заметил в 1661 г.: «Мы видим — да поможет нам Господь! — что наших людей невозможно заставить отказаться от выпивки». В 1674 г., из 340 состоявших на жалованье свободных бюргеров в Батавии 53 содержали таверны и винные магазины; другими словами, один из 6–7 мужчин, нанятых не конкретно компанией, занимался непосредственно торговлей спиртным. Heeren XVII писали в 1647 г. генерал-губернатору и его совету в Батавии, что средний голландец отдаст свое последнее пенни за кружку пива. До них дошло, будто англичане продали пива в Батавии на 14 тысяч испанских колониальных реалов, и хотя они вряд ли могли доверять подобной информации, но «если так оно и есть, то это только показывает, что наши люди не могут забыть дух Родины». В 1648 г. 170 прихожан кальвинистской церкви Нового Амстердама (на Манхэттене) описывались как «крайне невежественные в вопросах религии и весьма склонные к пьянству, предрасположенности к которому сильно содействовали имеющиеся здесь 17 пивных». В 1631 г. Ян Класзоон ван Кампен, голландский комендант острова Синт-Мартен (Сен-Мартен) в Западных Индиях, описан посетившим его англичанином как «единственный трезвый голландец» из всех, что ему встретились. Совершенно очевидно, что это яркий пример того, что называется «чья бы корова мычала», поскольку имеются неисчислимые свидетельства современников, показывающих, что англичане являлись не менее ярыми приверженцами Бахуса, чем голландцы. Дэниел Хаварт, прослуживший 13 лет в голландских факториях Коромандельского берега (в 1672–1685 гг.), с негодованием отрицал, что его соотечественники сильнее пристрастились к выпивке, чем англичане в Индии. Виллем Босман, его друг и товарищ по переписке на побережье Гвинейского залива, уверял, будто высоким моральным духом англичане в Западной Африке обязаны своему «чрезмерному употреблению» этого «отвратительного пойла» под названием пунш. Однако Босман также признавал и то, что среди голландских служащих факторий в Гвинейском заливе чрезмерное употребление алкоголя «слишком вошло в моду; и чем выше их жалованье, тем сильнее у них жажда».
Нет ничего проще, чем привести множество подобных цитат из официальной и частной переписки, а также из книг, посвященных жизни европейцев в тропиках в XVII–XVIII вв., не говоря уже о некоторых показательных статистических данных по колоссальному потреблению вина, бренди, арака (араки) и джина. Я думаю, не будет преувеличением сказать, что большинство мужчин, голландцев и англичан, умерших в тропиках, погибли из-за пьянства, даже принимая во внимание серьезные потери, вызванные малярией и дизентерией. На это указывают две строки на надгробной плите XVII в. на Коромандельском берегу, которые не делают никакого принципиального различия между двумя сильно пьющими нациями:
ЗДЕСЬ ЖИЛИ И ГОЛЛАНДЦЫ, И АНГЛИЧАНЕ,
ОНИ ПИЛИ ТОДДИ
[75] ВМЕСТО ПИВА.
Еще одной особенностью жизни в тропических фортах и факториях Вест- и Ост-Индской компаний являлась чрезмерная озабоченность старших сотрудников своим официальным положением и социальным статусом. Классовое сознание голландцев было высоко развито у них на родине, и до самого последнего времени к замужним женщинам обращались не иначе, как Mevrouw, Juffrouw или Vrouw — в соответствии с тем, кем был ее супруг, — врачом, бакалейщиком или рабочим. Однако в заморских владениях обеих компаний в целом, а в Батавии в частности классовые различия и социальное положение доводились до гротеска, особенно во второй половине XVIII в. Официальная иерархия Голландской Ост-Индской компании была строго регламентирована и тщательно классифицирована, совсем как в Римско-католической церкви, а ранг и приоритетность являлись крайне важными для европейцев — граждан Батавии. «Каждый индивидуум здесь столь же чопорен и надменен, сколь чувствителен к любому нарушению его привилегий, словно его счастье или страдания целиком зависимы от их соблюдения», — отмечал в 1768 г. Ставоринус, и буквально чуть ли не все, кто приезжал в Батавию в конце XVIII в., оставляли похожие пренебрежительные комментарии. Одеяния служащих компании (и их жен), количество карет или экипажей, которые они могли иметь, уровень полагающихся им украшений — эти и сотни других предметов личного имущества были весьма подробно регламентированы, как и длинные списки провозглашающих тосты на официальных и частных приемах. Не менее скрупулезно был расписан порядок первоочередности на приемах, званых обедах и похоронах, что порождало острые личные ссоры и судебные тяжбы всякий раз, когда имело место реальное или воображаемое нарушение этих правил.
Если можно доверять множеству недружелюбно настроенных критиков, то именно дамы были более всего склонны настаивать на любой и каждой прерогативе, положенной их супругам в соответствии с занимаемым положением. «Довольно часто случается, — писал Ставоринус, — что две дамы равного положения, встретившись на своих экипажах, не уступят друг другу дорогу, хотя и будут вынуждены из-за этого застрять на несколько часов на улице. Незадолго до моего отъезда из Батавии такой казус случился с двумя женами священнослужителей, которые случайно встретились на своих экипажах в узком месте, и ни одна не желала уступить дорогу, перекрыв проезд всему кварталу на целый час, в течение которого они осыпали друг друга злобной бранью, используя самые оскорбительные эпитеты, немилосердно обмениваясь такими выражениями, как «шлюха» и «рабское отродье». Похоже, мать одной дамы была рабыней, а другая, как мне сказали, сильно подозревалась в том, что вполне заслуживает первого термина. Наконец они разминулись, продолжая свою перепалку до тех пор, пока не скрылись из вида, однако это происшествие стало поводом для судебной тяжбы, которая дошла до совета и продолжалась с величайшим упорством и ожесточением».
Другой чертой жизни в Батавии и, если уж на то пошло, в той или иной степени всех основных европейских поселений в тропиках являлась важность, придаваемая пышности и великолепию — в основном с целью произвести впечатление на коренные народы властью и богатством Белого Человека. Португальцы первыми приняли такую линию поведения в Золотом Гоа, где вице-король содержал двор, которому могли бы позавидовать некоторые европейские монархи.
Карта 7. Основные голландские форты и фактории в Гвинейском заливе.
Примеру португальцев сознательно следовали голландцы в Батавии, а впоследствии и англичане в Калькутте. В этой среде быстро испарились все следы кальвинистской простоты, и такой якобы благочестивый генерал-губернатор, как Петрус Албертус ван дер Парра (1761–1775), жил в нарочито показной роскоши. Когда генерал-губернатор выезжал в своей карете, его сопровождал эскорт роскошно одетых верховых и охраны, и все, мимо кого он проезжал, должны были выйти из своих экипажей и, обнажив голову, низко кланяться (или, в случае дам, делать реверанс). Главы даже второстепенных факторий, таких как, например, Тегенапатнам на Коромандельском берегу, появлялись на публике со свитой индийских знаменосцев, трубачей, музыкантов, 20 вооруженных сопровождающих — не считая 12 голландских солдат-телохранителей. Согласно распоряжениям Heeren XVII, в 1678 г. в поселениях Коромандельского берега были приняты жесткие меры экономии, и Дэниел Хаварт уверяет нас, будто компания в этих местах сильно «потеряла свое лицо» и больше никогда не смогла вернуть былой престиж.
