Наиболее богатые бюргеры Капстада (Кейптауна) превратили свои дома в пансионы для офицеров и пассажиров заходящих на мыс «индийцев», тогда как «простой люд» делал то же самое для солдат и матросов. Большинство посещавших Капстад в XVIII в. отмечали преимущества женщин бюргерского происхождения перед бюргерами — мужчинами, утверждая, что первые были более энергичными и сообразительными, во всяком случае пока не состояли в браке. Ставоринус оказался не единственным, кто порицал лень и невежество бюргеров побогаче, предававшихся апатичному образу жизни, напоминая этим своих собратьев в Батавии. «Вольных мужчин, граждан Капстада, редко встретишь на улице; в большинстве своем они сидят дома в одном исподнем и проводят время за курением или бесцельно слоняются по дому. После обеда спят, как это принято в Индии, а вечерами играют в карты. Они не любители чтения, вследствие чего крайне невежественны и почти ничего не знают о том, что происходит в других частях земного шара — за исключением того, что могут услышать от навещающих их время от времени приезжих». Некоторые из наиболее состоятельных бюргеров отправляли своих сыновей учиться в голландские или немецкие университеты, и те возвращались домой с большим багажом знаний, чем можно было приобрести в начальных школах мыса или узнать от немецких солдат и унтер-офицеров, которых в качестве гувернеров иногда нанимали наиболее обеспеченные бюргеры и фермеры.
Такая резкая критика Ставоринуса в меньшей степени применима к свободным бюргерам победнее, которые, вдобавок к гостившим в их домах солдатам и матросам с судов-«индийцев», занимались еще и обычными ремеслами, «такими как кузнечное, столярное, портняжное и т. д.». Их жены, как отметил Менцель, обычно зарабатывали больше денег, занимаясь контрабандной торговлей со своими платежеспособными гостями и с приезжими фермерами из центральной части страны. В этом отношении все бюргеры, как богатые, так и бедные, практиковали частную торговлю на стороне, либо напрямую, либо (что случалось чаще) через своих жен. В такой контрабандной торговле присутствовал большой спекулятивный элемент, зависевший от прибытия и убытия судов, чьи грузы невозможно было точно спрогнозировать, поэтому черный рынок был подвержен чередованиям избытка и дефицита товаров. Вообще говоря, провизия, произведенная на месте, на мысе Доброй Надежды стоила очень дешево, а импортные промышленные товары были весьма дорогими. Пассажиры и моряки с возвращающихся домой судов-«индийцев» привозили чай, кофе, китайский фарфор, шелка, хлопчатобумажные ткани и другие восточные товары для частной торговли, тогда как идущие в обратном направлении суда доставляли европейские товары и деликатесы. Даже голландские пиво и сыр с готовностью раскупались на мысе, поскольку местные сорта были более низкого качества. К счастью для хозяев Таверны двух морей, навещавшие их моряки и солдаты считались, как известно, отъявленными мотами и зачастую спускали свои заработанные годами тяжкого труда сбережения за несколько дней пребывания на мысе Доброй Надежды.
Приезжие, проведшие некоторое время на мысе, не упускали случая противопоставить и сравнить бюргеров Кап-стада с обитателями сельской местности, то есть boeren — бурами, — как их чаще всего называли. Изначально слово «бур» имело оскорбительный подтекст, о чем свидетельствуют его переводы XVII в. — boor и clown, «грубиян» и «деревенщина». В 1685 г. ван Реде тот Дракестейн предложил, чтобы термин «свободный бюргер» официально заменили на «селянин и фермер» — boeren en bouwlieden, предположительно ради того, дабы подчеркнуть, что они должны заниматься сельским хозяйством, а не коммерческой деятельностью. С течением времени буры подразделились на две категории. На тех, кто жил в относительной близости от Кап-стада, и тех, кто занимался виноградарством и возделыванием земли на фермах, а также разведением овец и крупного рогатого скота. Еще были такие, кто проживал в районах «непостоянной границы» и ограничивался скотоводством — из-за природных свойств почвы, недостатка рабочих рук, удаленности от Капстада, отсутствия дорог и собственного желания оставаться свободным от досадных ограничений, наложенных городскими бюрократами.
Большая часть земли в радиусе примерно 50 миль от Капстада была поделена на фермерские хозяйства, которыми владели на правах фригольда — безусловной собственности и которые находились приблизительно в часе верховой езды друг от друга. В более отдаленных районах земля изначально сдавалась в аренду, временный владелец которой арендовал «землю и почву» у компании пожизненно, однако не имел гарантий, что правительство подтвердит права на землю его наследникам. Те строения, которые тем не менее возводились на участке владельцем, являлись его личной собственностью и могли быть проданы им самим или его наследниками, если последних впоследствии лишат права собственности на эту землю. По мере того как семья фермера разрасталась, с рождением каждого ребенка обычно «откладывали» корову или овцу-ярку, и все животные, родившиеся от самого первого, становились собственностью этого ребенка. Таким образом, к тому времени, когда ребенок становился взрослым, почти каждый уже обладал вполне приличным ядром будущего стада. Следовательно, каждый молодой человек имел стимул оставить ферму отца и основать свою собственную на другом арендованном отдаленном участке. По пересмотренному земельному регламенту от 1743 г., 60 моргенов
[83] каждого арендованного участка можно было перевести во фригольд, остальная же часть фермы оставалась во владении на прежних условиях аренды, которая могла быть аннулирована по желанию компании.
Засухи, наводнения, болезни и стихийные бедствия того или иного рода часто уничтожали первоначальные стада, но природа обычно давала возможность их быстрого восстановления в подобных обстоятельствах, и большинство буров являлись намного состоятельнее своих тезок в Европе, и, как в свое время заметил Менцель, «многие буры владеют поголовьем в 300 быков или буйволов, 100, 150 и более коров, от 2 до 3 тысяч овец, 40 или 50 лошадей, 20, 30 или более рабов и огромными земельными угодьями. Поэтому многие из африканских буров хорошенько подумают, стоит ли им меняться местами с немецким аристократом». Разумеется, многие буры, особенно на краю «непостоянной границы», жили не столь благополучно, как те, что поближе к Капстаду (Кейптауну). Они могли держать — и держали — много скота и овец, но редко имели в услужении более полудюжины рабов и готтентотов, а порой всего одного или двух. Некоторые из бюргеров Капстада и чиновников также владели небольшими поместьями, и привлекательные дома, в которых они жили, прекрасно проиллюстрированы в книгах Эллис Троттер и Доротеи Фейрбридж. Никто из таких фермеров или землевладельцев не становился чрезмерно богатым, поскольку на мысе не имелось возможностей для накопления или траты огромных состояний, если не считать периодически повторяющейся экономической депрессии, случавшейся во время правления компании.
Естественно, чем дальше от Капстада, тем примитивнее становились условия жизни. В середине XVIII столетия последние оштукатуренные дома можно было увидеть лишь неподалеку от городка Мосселбай. Скотоводы и охотники, пробивавшиеся вглубь Карру (Кару)
[84], жили в ветхих хижинах или шалашах и на ночь загоняли свой скот в корали (загоны). Буров приграничных районов их городские соотечественники, а также приезжие иностранцы часто упрекали в том, что они живут как готтентоты. Например, Ставоринус, проведя ночь на ферме рядом с мысом Доброй Надежды, на следующее утро восхвалял в дневнике своих хозяев в эпитетах, достойных восторженного почитателя Руссо и Рейналя. «Счастливы, трижды счастливы смертные, которые, находясь на краю земли, среди дикой африканской природы, еще недавно столь пустынной и бесплодной, могут вести столь содержательный и целомудренный образ жизни!» И совсем не столь одобрительно он отзывался о бурах с отдаленных пограничных территорий, которые, по его словам, «и манерами, и внешним обликом напоминали скорее готтентотов, чем христиан».
