Страх одиночества, страх темноты и страх смерти — сродни друг другу. Для многих — это лишь страх остаться наедине с самим собой. Не убийцы, не монстры в ночи — наши личные чудища, копошащиеся в глубинах душ, пугают нас больше всего. Они и раздерут нас, как черти, после смерти, они — наш личный ад, они станут им, когда прочий реальный мир больше не сможет защитить нас, оградить от нашего «я» нерушимой стеной.
Со стороны казалось, что Акнир просто стоит, опустив голову и плечи, но Даша видела, что ведьма ведет кровопролитное сражение с монстрами собственной души: отчаянием, самоуничижением, опьяняющим страхом.
Волшебный храм будущего истаял, они снова оказались посреди безлюдной Ирининской, но тишина отступила — чуть дальше, на Козинке, «думские девчата» громко ругались с каким-то местным «котом».
На улице потеплело, пронизывающий холод ноября отступил, словно мертвые, собравшиеся здесь, обладали живым человеческим дыханием и его тепло согрело узкие улицы и наполнило Дашу неведомым ранее ощущением силы — осознанием, что мир состоит из тысячи невидимых душ, готовых помочь.
— Никогда еще я не совершала столько ошибок, как за эту неделю, — похоронно сказала Акнир. — Печальней истории не придумать… когда я подошла к своей матери, чтобы отвести ее смерть, я сама заговорила о папе, и в итоге она попыталась убить его. После нашего с ней разговора мама заподозрила его… и ее расследование было намного короче нашего! Не случайно существует запрет менять Прошлое. Нельзя менять судьбу! Это позволено лишь Киевицам! Только им, только Кате, только Маше, только тебе, только моей матери… вам, а не мне! И я должна была принять выбор Города. Он избрал для вершения судеб не меня! Но я использовала тебя, прикрылась тобой. А ты… Ты была на высоте. Ты сразу увидела истину… совершая ошибки и исправляя их, ты шла по следу… Теперь я знаю, почему Киев выбрал тебя. Ты познала Тьму, приняла ад, открыла в себе новый дар, разгадала тайну Провала, привечала душек и помогала им, — ты провела Бабы́-да-Деды́ как положено подлинной Киевице!
— Притормози! Если на меня столько сладкого лить, у меня диабет появится, — уняла ее Даша. — Если бы я не фестивалила тут, а искала отца, который пытался соблазнить мою подругу и убить мою мать, которая, в свою очередь, решила убить его и погибнуть сама, позабыв предварительно родить меня… я бы на твоем месте еще и не то намутила! А ты… что ты сделала такого во-обще? Ты всего лишь попыталась предупредить свою маму.
— И погубила тем и ее, и себя. У меня не хватит сил заставить ее забыть все, применить «забудь» к Киевице. Пусть я и чароплетка, я — лишь ее дочь.
— А нельзя заставить забыть саму себя? — предложила решение Даша. — Вернуться в Прошлое и сказать себе «забудь» — до того, как ты подошла к маме.
— Еще сложнее. Встречаться в Прошлом с самим собой — Великий Запрет.
— А если замаскироваться немного, чтобы саму себя не узнать?
— У меня нюх на знакомых людей.
— А на птиц? Есть такое заклятие «хамелеон», не слыхала?
— Слыхала… Но им редко пользуются, оно несовершенно. Прочитав его, ты сам не знаешь, кого люди увидят вместо тебя.
— Точно? А вот Маша знала, что вместо нас увидят сорок.
— Вот она все-таки сильная, — покачала головой Акнирам. — Но какой толк в сороках? Представляешь двух сорок, залетевших в буфет цирка?
— Незачем по буфетам порхать… подлетаешь к себе, с ходу клюешь себя в лоб, каркаешь «забудь!»… и пока! И давай не будем рисковать, попросим Город дать нам час, который нам должно знать. Чур, я говорю заклинание!
— И еще на Бабы́ ты впервые начала колдовать… — сказала Акнир.
— Вообще не знаю, почему я этого раньше не делала? Такой кайф!..
— Потому что в тебе было слишком много человеческой силы, энергии, способной открыть почти любую желанную дверь. Но Тьма открыла в тебе глубину, а в глубине, как река под землей, текла настоящая сила. И ты покуда сделала лишь один глоток из нее.
Цирк Альфреда Шумана встретил их знакомыми запахами и звуками — оркестр играл музыку Лысенко из «Ночи» по Гоголю.
Судя по всему, Город дал им тот же самый, знакомый, исхоженный и истоптанный день, 3 ноября — первую его половину.
Выступление уже началось, но еще не завершилось мятежом рыжегривых львов. На арене с успехом шел номер Мистрисс по мотивам произведений Николая Васильевича. До разговора Акнир и Кылыны оставалось не меньше часа.
Ступая осторожно, точно по минному полю, они прошлись, а может, и пролетели в виде птиц по всем помещениям и заглянули в свою уборную. Котарбинский еще не пришел к ним с визитом. Тусклое зеркало привычно отразило их лица, скрывая от подруг их новый хамелеоновский облик.
Они отправились в буфет.
Михаил Александрович Врубель скучал за любимым столиком Коко и Мими и несомненно ждал цирковых сестричек, но их появление не вызвало у него интереса.
— Похоже, мы точно не сестры Мерсье. И не две сороки… — шепнула Даша. — Сороки заинтересовали бы его.
За столиком у самого входа сидела мать Акнир и ее отец в костюме посыльного из модной кофейни «Жорж».
— Десять бутылок бордо, — кивнул он, перечитывая запись на небольшом листке. — И ящик шампанского…
Кылына величественно качнула головой в подтверждение. Похоже, мать Акнир не лгала, говоря: «Я просто заказывала у “Жоржа” вино для своего суаре».
Но откуда тогда в ее взоре воспылал яростно-красный огонь?
— Они говорят как чужие, а мама уже беременна мной, — недоуменно прошептала Акнир. — Не понимаю…
«Чё непонятного? Уже переспали, но еще не раззнакомились толком», — не стала озвучивать свою версию Землепотрясная Даша.
От трудноразрешимых вопросов и нелицеприятных ответов их отвлекло появление новой пары. Веселые, хихикающие, как две школьницы в разгар землепотрясной проказы, Даша Чуб и Акнир завалились в буфет и, прорысив глазами пространство, направились прямиком к Врубелю.
«Пипец… — подумала Чуб. — Мы сейчас в этом цирке в тройном экземляре!»
— Здравствуйте, — первый экземпляр Акнир подошел к художнику. На ней была дореволюционная шляпка с вуалью и серебристым пером. — Вы Михаил Александрович Врубель?
— Да, — сказал тот.
— А вы в курсе, что у вас есть ребенок, сын?
— Да, Мими… — сказал он. — Я видел его. И видел тебя… Я видел свое будущее. Передайте моей Надежде, что я буду вечно ждать встречи с ней… даже если наша встреча случится в самый страшный час моей жизни. Я люблю тебя, моя Мимимишечка. Я рад, что ты есть. Я пришел сказать тебе это. А теперь мне нужно идти.
