Она не любила май с ранней юности, и с юности пыталась понять: почему?
За то, что это месяц возвращения к телу — зачастую еще совсем неготовому стать главным действующим персонажем, слишком белокожему, слишком смущенному своим несовершенством, своими накопленными за зиму килограммами и своей некстати пробудившейся чувственностью.
За то, что май — праздничный месяц отключения, отупения ума. Зачем ум весной? Весна — время чувств. И если ум включен — он только страдает, слишком хорошо понимая бесперспективность большинства своих радостных весенних надежд.
Но, прежде всего, Катерина Михайловна недолюбливала май за одно странное чувство — прозрачного времени. Только в мае все истории из Катиной жизни, давно позабытые и неважные, погашенные как судимость за сроком давности, похороненные где-то в глубинах ее памяти, зарытые и затоптанные — все они вдруг проступали из небытия столь ярко, точно она прожила их вчера.
Казалось, что в мае — именно в мае! — время перестает иметь значение, его стены истончаются. Воспоминания как покойники в дни апокалипсиса снова лезут из всех щелей.
И лишь став Киевицей и ведьмой, заучив на зубок колдовской календарь Украины, Катерина узнала: у ее не-любви есть причина.
В мае начинаются Вешние Русалии!
И отнюдь не воспоминания-покойники — сами покойники лезут наружу, стучатся в дома и сердца людей! Особенно те, кто не упокоен, не отпет, не отомщен… Как и на осенние Деды́, в Навьи дни навки, русалки, мертвецы выходят на землю.
На Вешние Русалии открываются поры земли, запечатанные на много месяцев холодом безжизненные зерна обретают силу жизни, лопаются и из черноты земли лезут зеленые ростки.
И через эти проходы в мир приходят и души усопших, и воспоминания о них — убитые любови, забытые печали, заметенные под лавку грехи.
Весна хороша для тех, у кого нет скелетов в шкафу, родовых тайн, персонального кладбища. Весна хороша для юных! Для них все открывшиеся проходы в иные миры лишь добавляют разлитой в воздухе высокоградусной веры в чудесное.
Но с возрастом ты уже неотделим от своих мертвецов. Ты все чаще гуляешь по Городу в компании двух-трех покойников — они сменяют друг друга по ходу твоих передвижений. Вот с этим человеком ты встречалась на Крещатике, а его уже нет. Вот с этим сидела в любимом кафе, — кафе давно нет, и нет человека…
Даже сам Киев с возрастом становится наполовину иллюзорным — он был иным в твоем детстве, иным, когда ты была молода… вот тут был кинотеатр, его больше нет; вот тут был Сенной рынок, а теперь новострои.
Каждый из нас — маленькое кладбище памяти о наших родных и друзьях, маленькое кладбище с памятниками наших надежд и иллюзий. И порой Катерина ощущала себя таким вот ходячим кладбищем — ее родители были давно мертвы (погибли в мае, 22 числа, в весенние дни Ловцов душ, когда в Киев наведалась некромантка, и даже души родителей их дочь так и не смогла отыскать в синем Ирии); единственный мужчина, которого любила Катерина Михайловна, был похоронен на Лысой горе…
Но этой весной все усугубилось, умножилось сразу на сто!
Старшая Киевица на собственной шкуре ощущала, как сквозь животворящую землю Города идут потоки, прет, рвется наверх бездумная природная сила — как сила эта проходит через поры земли и поры ее тела…
И как с каждым теплым днем она, Катерина Михайловна Дображанская, все меньше способна сдерживать свою разрушительную силу. Сила прет из нее вместе с травой…
И что делать в Городе ведьме, способной одним взглядом перерезать горло случайному человеку, одним движением разрушить дома… и почти неспособной контролировать это?
Только бежать из Города прочь, чтоб не причинить людям вреда!
— Мне остается только бежать прочь из страны, — сказала она.
Звонок Арнольдовича прервал важный разговор. Катерина Михайловна сидела за рулем собственного вольво, а рядом на пассажирском сидении — разместился невероятный блондин. Хоть многие при виде него высказались бы более конкретно: альбинос. Натуральные почти снежно-белые волосы, почти совершенно прозрачные светло-голубые глаза, светлая кожа — он казался идеальным созданием скандинавских богов, сыном одного из них, мифическим викингом, пришедшим на киевскую землю еще вместе с дружиной первого Рюрика.
— Вам не хватает противовеса, — сказал Катерине ее Киевский Демон.
— Секс не помогает. Бокс тоже. Недавно попробовала бои на мечах, — сухо перечислила испробованные противоядия она.
— Не думал, что дам вам столь тривиальный совет, но вы человеческого рода, и вам необходима любовь, — сказал Киевский Демон таким тоном, будто порекомендовал ей поставить на грудь два горчичника, противных, но все же полезных.
— А разве сами вы не влюблены? — поинтересовалась Дображанская.
— Я — нет, — ответ блондина был столь же равнодушно-холодным, как и его прозрачные ледышки-глаза. — Глубокоуважаемая Катерина Михайловна, мне жаль, что вы росли сиротой. Вы человек, и вы ведьма. Для ведьм важнее всего материнское воспитание, ведь ваша сила — сила Матери, сила земли. В Великой Матери есть жестокость, но есть и нежность, любовь… и вот ее-то вам и не хватает для равновесия. Потому ваша сила и не подчиняется вам.
— Я так и не смогла вернуть души родителей. Или вы предлагаете мне их воскресить? Попросить Машу?
— Это ничего не изменит. Вы уже выросли, — подчеркнул необратимое он. — Вас уже вырастили чужие люди. И вы выросли такой, какой выросли. Без любви.
— Я любила когда-то давно… в прошлой жизни.
— Ту жизнь и любовь вам не вернуть. Вам не вернуть вашего Митю. Даже если вы попросите Марию Владимировну воскресить его, он не узнает вас. Он будет — не-ваш Митя!
— Иногда мне действительно кажется, что я готова все бросить и сбежать куда-то… туда, где в другом измерении идет моя параллельная жизнь. Я не знаю, как мне пережить этот проклятый май! — сказала Катя. Она готова была сорваться в истерику.
— Не смотрите так на приборную панель, вы разрежете… — предостерег Киевицу блондин.
Слишком поздно.
Раздался взрыв. Шатер из огня взлетел над Катиным вольво, порыв ветра слепил из него огненный столб, столб рванул в сторону реки…
Люди бросились врассыпную, — и каждый по-своему прошел тест «на засыпку» — одни рванули прочь, другие поспешили на помощь к горящему вольво, хотя никому еще не удавалось хоть как-то помочь водителям и пассажирам, оказавшимся в самом эпицентре огненного взрыва.
Но огонь вдруг исчез — погас одномоментно, словно кто-то невидимый повернул ручку, прикрутив конфорку. Остался лишь обугленный дымящийся остов дорогой массивной машины.
И парень лет двадцати пяти, первым подбежавший к месту взрыва, уже доставший мобильный для звонка в 112, онемел и застыл в изумлении.
На водительском месте сидела невероятная красавица — живая, здоровая, чумазая, злая и обнаженная в остатках сгоревшей одежды. Ее шею обнимало золотое ожерелье-змея. Руки огнеупорной красавицы сжимали остатки руля, лицо было одновременно сосредоточенным и разъяренным.
