— Все может быть, — обтекаемо ответила Маша.
— И я так думаю! — чрезмерно взбодрился он и, как утопающий за соломинку, схватился двумя руками за картину — присел перед ней на корточки, зачем-то стряхнул с рамы несуществующую пыль. — Красивая картинка, приятная очень… Смотришь на нее, и кажется: легче чуток на душе. И все будет хорошо. И еще поправится Вовик.
Базов отошел от картины. Взял стакан, налил себе на два пальца коньяка, залпом выпил и вновь наполнил его. Рухнул в кресло и целеустремленно уставился на облегчающее боль полотно, заговорил:
— Вот так, когда случится беда, и начинаешь думать… сразу думаешь всякое… Я ведь плохо прожил свою жизнь, плохо — не буду вам врать. Многие из-за меня пострадали… многие… но я не о них. Дети — вот это хуже всего! О многих я и не знаю, наверное… но одно знаю точно. Я тогда совсем пацан был, куда мне дите? Хоть и не такой уж пацан, 23 года, не то чтобы мальчик. Но все только начиналось, и я ее не так чтоб любил… хоть ее и звали Джульетта, но я был точно не Ромео! Она, я знаю, ждала, что я ей предложение сделаю, а я деньги ей предложил и врача. И самое главное, был уверен, что поступаю, как джентльмен… типа красиво… так тупо горд был собой! Не бросил же, не сказал «твои проблемы, вали!». Подлец, конечно, я был, мог бы помочь, пусть бы рожала. Хоть не хотел я тогда ничего… А сейчас думаю: а вдруг это одно за другое, вдруг в наказание? Одно дите за другое дите? Я вспомнил сегодня, она говорила… там тоже сынок, парнишка был… поздний срок. Очень поздний. Мог бы, исправил бы. Но как? И как теперь Вове помочь? Он ведь и не родной мне сын — сын жены от первого брака, хоть я и растил его с детства. Нет у меня своих детей, не сложилось… так разве недостаточно я наказан уже? За что Вовку наказывать, если он даже не родный мне сын? Что мне сделать, чтоб он поправился? Что делать, скажите?
Он обращался не к Маше, не к Даше — к картине. Помолчал. С явным трудом пошевелил скованными алкогольной анестезией губами, очень медленно растянул их в улыбке и замер в кресле с непочатым стаканом в руках.
Молчание затягивалось. Даша громко кашлянула:
— А хоть чей фильм, вы не помните… наш или иностранный?
Мужчина с остановившимся взглядом не ответил. Не пошевелился.
— Простите, вам плохо? — спросила Маша, выждав еще немного.
Чуб устала ждать — встала, подошла к хозяину дома, потеребила его за плечо.
Тело мужчины мешком рухнуло на пол.
Даша отпрянула, но тут же сориентировалась, присела, проверила пульс на шее.
Только у мужчины больше не было пульса. Застывшая улыбка на его лице казалась резиновой полумаской. Стакан не разбился, лежал на полу, окруженный темным ореолом коньячно-коричневой лужицы.
— Он мертв, — сказала Даша. — Он посмотрел на картину… и умер? Прямо на наших глазах?!
Маша поспешно опустилась пред ним на колени, вытянула руки, принялась читать воскрешение.
Чуб затаила дыхание, вслушиваясь в слова.
— …внемли тому, кто стоит по мою правую руку, и верни мне жизнь раба твоего, — завершила заклятие младшая из Киевиц.
Даша засуетилась, еще раз обняла Базова пальцами за шею — пульса не было.
Мужчина был мертв.
Бесповоротно мертв.
— Я больше не могу воскрешать умерших. Я утратила силу Киевиц? — признала окончательное поражение Маша.
И в этот момент Даше стало действительно страшно.
— Не смотри на нее! Только не смотри на картину… Не вздумай! И я не буду смотреть, — держа подбородок вверх, старательно закатив глаза к потолку, Даша подошла к стене, нащупала холст, повернула его задом и только тогда, наконец, выдохнула сгусток страха, холодившего горло.
Маша все еще стояла на коленях пред Базовым.
Чуб лязгнула зубами.
— Знаешь, — пояснила преувеличенно бодро она, — мы ведь многое видели. Но чтобы взглянул и бух-х-х — трупом к ногам… Такого еще вроде не было. Или я не ждала… испугалась. А что с нашей Катей? Давай позвоним, узнаем, она хоть жива? — визгливый страх звякнул в голосе вновь. — Зря мы оставили ее в Башне одну.
Возможно, именно крушение железобетонной Катерины Михайловны Дображанской и подкосило ее — в лихую минуту именно Даша первой бросалась на амбразуру, но что-то неясное вынудило их поменяться нынче ролями. Чуб никак не могла успокоиться, Маша же напротив — как ни пыталась, не могла испугаться:
— Ты слышала, Базов винил себя в смерти первого ребенка. А если картина убивает не всех, а только виновных? Например, в чьей-то смерти.
— Тогда нам точно пипец! Вспомни, сколько мы нечисти уже погубили? И мы сейчас в квартире с картиной, которая убивает за… в случае с этим дядей она справилась минут за десять. С Катей — часа за два. Повышает квалификацию, идет на рекорд. И это с нашей-то Катей, которую вообще не задушишь и ничем не убьешь!
— Катя жива, она без сознания.
— Только потому, что она Киевица. Не ври себе. Если даже ты не смогла ее оживить… она практически мертва! Она в коме, как его сын, — Чуб указала на труп. — Мы должны уничтожить картину. Она убыстряет темп.
Маша подошла к стене, провела рукой по венецианской штукатурке.
— Я попробую поговорить с ним. Я чувствую, он живой.
— Кто живой, этот труп? — Даша с сомнением посмотрела на хозяина дома.
— Нет, дом. Хотя он и новый… в нем есть душа.
— А бывают и мертвые дома?
— Не мертвые — не одухотворенные как бы. Большинство новостроек, — Маша шла по комнате и вела рукой по стене, словно надеясь почувствовать толчок или сигнал. Лишь младшая из Трех Киевиц умела беседовать с киевскими домами, которые охотно выбалтывали ей все секреты, но с этим отношения покуда не складывались. — Ничего, ничего, — она поощрительно погладила стену, словно бок большого животного, — не стесняйся, говори, я пойму…
— Чего он там? — спросила Чуб почему-то шепотом.
— В первые годы дома как дети, почти не умеют говорить. Хороший, хороший, — рука Маши снова погладила стену. — Я слышу. Все поняла… он был плохим хозяином? Чуть не сломал несущую стену. Ах, это были твои любимые обои?
— Обои?
— В цветочек. Базов приказал заменить обои в спальне. А дом считает, что они ей очень шли. А сын Вова тебе нравился? Хороший парень? Понятно… Хотел снять свое кино? А где с ним это случилось? Тут… А как называется фильм? Даша, возьми диск на телевизоре… вон он.
Чуб послушно взяла слегка припыленный диск, прочла надпись на нем:
Хичкок, «Окно во двор».
Только Хичкока им и не хватало!
Буркнула:
— Скажи еще, что это не картина, а дом убил хозяина.
