— Ты полагаешь? — Катя заглянула в зеркало.
Показалось ли ей, или осколок бриллианта в ее броши стал больше?
Глава четвертая
Художник
Октябрьская осень еще не успела прослыть среди киевлян злой и холодной дамой, и в маленьком золотоворотском сквере рядом с Домом Киевиц было много людей.
Небольшая очередь стояла у киоска с горячим кофе. Вокруг небезызвестной панночки с длинной косой собиралась очередная экскурсия. Стеклянный ящик для буккроссинга был закормлен книгами (что случалось с ним не особенно часто), и пару студенток энергично перебирали его сокровища. А у подножия лесенки к памятнику Ярославу Мудрому, больше известному в народе как «Дядя с киевским тортом», пел под гитару немолодой человек:
Выйдя из дома, Катя прошла мимо них, не замечая всю эту привычную суету, повторяя про себя азы из Википедии:
«Котарбинский Вильгельм Александрович. Жил и умер в Киеве… При жизни считался одним из ведущих символистов Империи… Невзирая на большие гонорары, так и не приобрел собственный дом, на долгие годы поселившись в отеле “Прага”… Незадолго до смерти перебрался в дом своего давнего друга — Эмилии Праховой».
На «давнем друге» крохотный сквер у Золотых ворот был пройден, Катерина Михайловна остановилась у перехода на перекрестке Владимирской и Прорезной. Ее предложение сходить в гости к художнику самой и закрыть вопрос мало чем отличалось от намерения сходить в соседнюю комнату.
От обители Киевиц — стройного розового дома-замка на Ярославовом Валу, 1 до угла Владимирской улицы было примерно 200 шагов, еще столько же — и Катя оказалась у зеленоватого здания № 36 бывшего отеля «Прага», закрытого на бесконечный ремонт.
Второй этаж дома был подпоясан длиннейшим балконом с великолепным черным литым узором. Стекла первого этажа еще хранили память о канувшем в Лету ресторане. Нарисованная на стекле улитка искренне ратовала «за неспешную еду». Реклама — «Ассортимент ограничен лишь вашим аппетитом» — зазывала в совершенно пустое, безлюдное помещение. А столь же пустынная застекленная макушка 6-го этажа вспоминала другой — знаменитейший в прошлом веке ресторан на крыше и пропечатанную в дореволюционных газетах рекламу:
«Тот, кто не любовался панорамой города с террасы отеля “Прага”, — не видел Киева!».
Над запечатанной дверью центрального входа еще держалась надпись «готель», а над ней сияла громадная афиша о продаже старого дома… Но запертая дверь не могла остановить Киевицу — Катя сунула магический ключ в замок и привычно прочитала на входе заклятие именем Города, повелевая: «Дай мне час, который должно узнать». Просить более конкретно не имело смысла: сам Город Киев лучше других знал, какой день и миг из жизни Вильгельма Котарбинского поможет Киевицам решить возникшую загадку.
И на данный момент достойным внимания Катерине Михайловне казался лишь один неразъясненный вопрос: загадочное появление семьи Ипатиных на картине, написанной в прошлом столетии. (Как ни старалась Василиса Андреевна, ей не удалось застращать Старшую из Киевиц некромантами… Куда больше Катерину пугал ее собственный новоявленный колюще-режущий взгляд!)
Что ж, поглядим… — сказала себе Катерина Михайловная и надела темные очки с круглыми стеклами, не желая искалечить кого-то своим излишне пристальным «поглядом».
Высокие двери мертвого киевского отеля поддались руке Киевицы и, шагнув за порог, Катя узрела совсем другой коленкор: сияющий, натертый до блеска холл одной из перворазрядных гостиниц старого Киева.
У стен стояли мягкие кресла и столики с огромными пальмами. Пол был натерт до сияющего блеска, и Катя порадовалась, что в ее осени XXI века нет ни дождя, ни луж, иначе, позабыв про галоши, она бы немедленно выдала себя грязным следом.
Судя по огромным, как свадебные торты, шляпкам дам, линиям корсета и высоте талий на облегающих фигуру платьях — здесь царил 1911 год.
Судя по тому, с какой готовностью восседавший в кресле увесистый генерал опустил газету «Киевлянин», а его сосед, по виду богатый фабрикант, принялся подкручивать ус — оба сходу вынесли вердикт по красавице Кате: «Да за такую мильон отдать не жалко!».
Но Катин взгляд лишь скользнул по ним, как и по раскидистым пальмам и по висевшему в холле объявлению, предлагающему всем гостям «Праги» в «бесплатное пользование театральные бинокли и зонтики от дождя», устремился к лифту… и стал задумчивым
На каком этаже проживает Вильгельм Котарбинский, Википедия даже не подозревала.
Катя направилась к стойке, за которой высился солидного вида усач в щегольском галстуке и белой манишке, чем-то неуловимо напоминающий «благородного отца» с аукциона.
— Я пришла к художнику, Вильгельму Александровичу Котарбинскому, — царственно объявила Катерина Михайловна.
Ее красота, стать, блеск драгоценных камней, как обычно, произвели впечатление — повелитель стойки и множества помеченных медными номеркам ячеек встрепенулся.
— Безмерно счастлив вам услужить. Акимка, проводи барыню к живописцу… да поторопись-ка! — сказал портье с едва заметным иностранным акцентом.
Юркий мальчишка в форме с блестящими пуговицами и тенью щетины, уже наметившейся над его верхней губой, быстро поклонился красивой барыне, вздрогнул, зарделся, повстречавшись с нестерпимо красивым Катиным лицом, и дернул кадыком, пытаясь отогнать наваждение.
«Даже очки не помогают, — отметила Катерина Михайловна. — Лучше бы надела густую вуаль. Нет, в вуали и очках — уже совсем перебор!»
— Соизвольте пройти-с со мной к подъемной машине, — засуетился Акимка,
Следом за Катей и мальчишкой в лифт оtis зашла веселая компания — два офицера и три дамы. Катя благоразумно повернулась к ним спиной, дабы избежать очередных армейских комплиментов.
— На крышу! — отдал приказ лифтеру штабс-капитан таким тоном, будто посылал беднягу в атаку, и продолжил, обращаясь уже к своим спутникам: — Это первейший вид на весь город, и сам ресторан недурен… рябчик прелестен! — от штабс-капитана пахло табаком, коньяком, березовым бальзамом Зеегера от выпадения волос и почему-то канифолью.
«Подъемная машина» остановилась. Акимка повел барыню по узкому коридору с одинаковыми белыми дверями в стиле модерн — в каждой из них было небольшое круглое окошко, делавшее отель похожим на огромный корабль… и Катя подумала, что всего через три года красивое и нарядное «судно» «Прага», на борту которого Вильгельм Котарбинский провел свою беззаботную киевскую жизнь, зайдет в темные воды Первой мировой войны, а еще через три — погрузится во мрак революций.
