Чтобы не заблудиться среди названий, читать дальнейшую цитату из Дедлова, лучше находясь непосредственно во Владимирском соборе и сразу же отыскивая глазами названное произведение.
«Итак, писаны в сотрудничестве:
В южном корабле храма: “Тайная вечеря” (известно, что Сведомскому принадлежит композиция) и “Вход в Иерусалим” (тут композиция, эскиз и часть живописи также выполнены Сведомским). В северном корабле храма: “Распятие” и “Суд Пилата” (композиция, эскизы и меньшая часть живописи Сведомского).
Замечу, что по неясным причинам произведения Котарбинского не подписаны. Таким образом, отличив по подписям работы Павла Сведомского, можно сделать вывод, что все остальные изображения (кроме иконостасов и запрестольных образов) в боковых кораблях, на боковых хорах и на верхней площадке лестницы, ведущей на хоры, принадлежат руке Котарбинского».
Выходит, и «Преображение Господне», и «Четвертый», «Пятый» и «Шестой» дни творения, и портреты знаменитых церковных деятелей разных исторических эпох (св. Пафнутий Боровский, св. митрополит Московский, св. Никита Столпник, св. Варлаам Хутынский, св. Иосиф Вологодский, св. Митрофан Воронежский, св. Нифонт Новгородский, св. Авраам Смоленский, св. князь Федор Ростиславич, св. Николай Святоша, св. князь Владимир Ярославич, св. княгиня Ирина) — все это работы Вильгельма Александровича Котарбинского. Также известно, что по рисункам Васнецова и с его участием Котарбинский и Сведомский написали все орнаменты центральной части собора. Это колоссальнейший объем и грандиознейший культурный вклад, за который Вильгельм Александрович был награжден орденом Станислава II степени.
И вот, через 10 лет после начала полномасштабных работ по оформлению собора и через 8 лет после вступления в эту игру Вильгельма Александровича, одно из величайших творений его жизни было закончено. Открытие собора обернулось триумфом. Пресса и критики в один голос заявляли о громадном художественном впечатлении и неоценимом культурном наследии, а также о том, что Владимирский собор, без сомнения, можно ставить в один ряд с самыми известными мировыми шедеврами.
«Владимирский собор в Киеве освящали 20 августа 1896 г. в присутствии царской семьи и 600 приглашенных особ, — пишут журналисты. — Профессор А. В. Прахов и возглавляемый им коллектив творцов, состоящий в общей сложности из 96 художников, выдержали высочайший экзамен. Основной творческий костяк: В. Васнецов, М. Нестеров, П. Сведомский и В. Котарбинский были представлены Николаю II и Александре Федоровне. Их работа удостоилась восторженных похвал. Проходя мимо фрески, на которой изображена святая Варвара, Николай II заметил: “Мы этот образ давно знаем по фотографиям; я и императрица любовались им всю обедню”. Прообраз Варвары — Елена Прахова — также присутствовала на мероприятии, ведь именно она вышивала знаменитую плащаницу по эскизам Васнецова. Работа юной вышивальщицы была признана совершенной, а великий князь Владимир Александрович даже сказал: “Исполать Вам, барышня”. Забегая вперед, скажем, что судьба Владимирского собора и дальше была полна чудес и необъяснимых явлений. В 1929 году собор постигла трагическая участь большинства храмов того времени — его закрыли. Могли разрушить, как московский храм Христа Спасителя, могли превратить в склад или спортзал, как поступили с большинством украинским церквей. Но нет, судьба собора оставалась на редкость оригинальной. Его сделали «Музеем антирелигиозной пропаганды». Ценности храма имели все шансы быть выкинутыми в мусор, затеряться и исчезнуть с лица земли, но практически все они уцелели, будучи розданы в те немногие церковные хранилища, что еще остались в Киеве. Знаменитая вышитая Еленой Праховой плащаница, например, оказалась в Успенском соборе, который разбомбили в 1941 году. Удивительным образом плащаницу удалось разыскать среди обломков и спасти, а сам храм был снова открыт немцами во время оккупации и, опять же, по необъяснимым причинам остался действующим храмом все последующие годы советской власти. Сейчас это — мировая знаменитость, один из самых красивых мировых соборов, описанный во всех путеводителях, учебниках и перечнях Святых мест. Знали ли создатели собора 118 лет назад, какое громадное и важное для всего мира дело они только что закончили? Ощущали ли мощнейшее культурное и духовное значение сделанного?
«Понимая, что Владимирский собор готов, все мы ощущали невероятное торжество и, вместе с тем, странную опустошенность. Что же делать теперь? Куда спешить по утрам, с каких лесов опасаться свалиться и от каких собратьев по художественному цеху ожидать новых несносных шуточек и подвохов?» — озвучил общее настроение в своем дневнике один из учеников школы Н. Мурашко, так же как и многие художники школы несколько последних лет трудившийся в соборе.
Возможно, и у Вильгельма Александровича тоже на какое-то время появилось ощущение грусти, но опустошенности не было точно. На нее у художника попросту не хватило бы времени. С самого начала жизни в Киеве, помимо основного дела — работы во Владимирском — Котарбинский участвовал во всевозможных художественных проектах, а два последних года, почти полностью закончив свои обязанности во Владимирском, разрывался между тысячью дел одновременно, радовался удачам, боролся с промахами… В общем, «был вовлечен в культурную жизнь необычайно, а потому особого изменения в рабочем графике после открытия Владимирского не ощутил». Впрочем, некоторая печаль по поводу того, что распадается прекрасная компания в том эпохальном 1896-м, конечно, присутствовала. Сведомские снова отправились в Рим, Прахов — в очередное путешествие для новых археологических исследований, Васнецов и Нестеров умчались в объятия новых проектов и московской славы…
Все эти люди — не только Сведомские и Прахов, но и остальные яркие личности, участвовавшие в работе над Владимирским, — стали для Вильгельма Александровича настоящими друзьями и родными душами. До конца жизни он рассказывал о них с громадным уважением и нежностью.
И об удивительной судьбе Васнецова, который поначалу учился в духовном училище и собирался пойти по стопам отца и деда, то есть стать священником, а потом внезапно понял, что должен поступать в петербургскую Академию художеств, уговорил отца согласиться и отбыл сдавать экзамены, но из робости не отважился узнать их результат. Виктор Михайлович тогда, не получив свидетельство о зачислении, решил, что не принят, однако в родной город Вятку не вернулся, а целый год подрабатывал в Петербурге случайными заработками, иллюстрируя книги. Придя поступать в Академию на следующий год, он узнал, что был зачислен студентом еще в прошлом году, и очень удивился.
И о поразительном таланте Нестерова, который «в совершенстве овладел пониманием гармонии между героем и пейзажем», который «чувствует окружающий мир невероятно тонко, так, как может чувствовать лишь человек, много страдавший, что в его обстоятельствах не удивительно». Котарбинский очень сочувствовал Нестерову, любимая жена которого много лет назад умерла при родах, оставив на руках художника новорожденную дочь, и никак не мог понять Эмилию Прахову, не давшую согласия на брак своей дочери с этим чудесным человеком.
И о неугомонном Николае Адриановиче Прахове — юном художнике и отчаянном искателе приключений, интересующимся буквально всем подряд — от театра до воздухоплавания.
