От малознакомых слепым произведений уличный пианист перешел к «Лунной сонате». И вокруг неизвестного виртуоза в черном пальто уже успела собраться небольшая толпа почитателей, когда к нему подошла крупная женщина в красном пальто.
Не прекращая игры, пианист обратил к ней вопросительный взгляд.
— Ваш расчет был верен, — Глава Киевских ведьм облокотилась на крышку инструмента. — Некромант единственный, кто способен его победить. Но план не удался.
— Удался, — Дух Киева указал взглядом на свернутый в рулон белый лист, лежавший на крышке пианино.
И, развернув его, Василиса Андреевна увидела Машин портрет.
— Здесь ее душа? — догадалась Василиса Андреевна.
— Половина. И я догадываюсь, где обитает вторая… Мне нравятся его работы. Он видит. Он сразу увидел: она будет великой Киевицей.
Демон закончил игру.
За его спиной послышались бравурные аплодисменты и чей-то восторженный свист.
Он не обернулся.
— Вам известно мое мнение, — Василиса Андреевна наклонила упрямый лоб. — Величие ждет Катерину Михайловну. Ясной Пани Марии не стать истинной ведьмой. Она никогда не примет сраженья, убийства, ад войны и победы… Она предпочтет быть счастливой. Сам ее дар воскрешения, дар добра противится боли и смерти.
— Ей еще доведется пройти через ад. И вернуться обратно. И этот ад — не будет метафорой. Время «Ч» приближается. Время рассудит нас, — сказал Киевский Демон.
— У вас нет времени, — возразила Василиса Андреевна. — Ваш шанс упущен. Мир остался жив. Ни жив ни мертв… Вам никогда не победить его.
— Я и не собираюсь сражаться с ним. Та, что одолеет его, находится сейчас рядом с ним. Теперь, когда она так обеспокоена судьбой этой Нежити, она сделает все своими руками.
— Мария Владимировна или Дарья Андреевна? — помолчав, спросила Василиса.
— Скоро узнаете сами, — сказал Киевский Демон и провел пальцами по развеселившимся клавишам.
Тень демона
«Демон» значит «душа».
Михаил Врубель
Художник Михаил Александрович Врубель, я верю, что Бог простит тебе все грехи, так как ты был работником…
Священник Новодевичьего монастыря во время похорон Михаила Врубеля
Вместо предисловия
Только осенние листья умеют умирать так красиво.
Бордовые, красные, желтые, красно-желтые, красные с зелеными прожилками, они переливались колдовским золотом и тревожным кровавым багрянцем в ослепительном свете электрического фонаря.
Кладбище было старым, почти мертвым. Кладбище тоже может умереть. Вторая смерть приходит тогда, когда живые забывают своих мертвецов — и могилы уходят в землю, и кресты кренятся как деревья, готовые пасть.
Это кладбище постигла иная участь — его закатали в землю, оставив «в живых» лишь малую парадную часть. Но в одну из ночей после первой Великой Пятницы пришло воскрешение.
Их было двое. Старшему исполнилось двадцать четыре, его волосы были светлы, а мысли — похожи на умирающие листья: багрянец мешался с зеленью, золото с ржавчиной, жажда правды с жаждой мести, а боль с затаенным страхом. И каждая, возжелавшая приголубить это лицо, могла порезать ладонь о его скулы; каждый, возжелавший заглянуть ему в глаза, мог проплыть через вечность и вынырнуть в аду или раю — как повезет.
Второй — невысокий и чернявый, с приятной, но совершенно незапоминающейся внешностью, был пьян, и в данный момент это было главной особенностью его характера.
— Не-е, ты по чесноку считаешь, что получится? — протянул он, поправляя красные дьявольские рога на макушке. Пластмассовые рожки подсвечивались изнутри и мигали во тьме.
— Да, — сказал светловолосый. Он неподвижно сидел, прислонившись спиной к прямоугольнику старого надгробия.
Чернявый скучал рядом, допивая бутылку пива. Было неестественно тихо. Пахло влагой, но приятно — так пахнет в старом саду. Деревья, высоченные, старые, уходили голыми стволами-колоннами вверх, чтоб раскинуть свои ветви уже в небе.
— Я думал, мы так, ради шутки… — заныл чернявый.
— Ты вообще не думал.
— Так, может, пойдем?
— Хочешь — иди.
— Да ладно, — протянул чернявый не очень уверенно. — Уж посижу… интересно… наверное.
— Что тебе интересно?
— Посмотреть, как у тебя ничего не получится, — чернявый гоготнул, радуясь собственной шутке. — Не-а, ты по чесноку хочешь увидеть тут мертвяков?
— Такая ночь. Увижу, — сказал тот убежденно.
— А какая сегодня ночь? Ты что-то рассказывал… я не все помню, — чернявый тщетно сморщил лоб, по правде он не помнил совсем ничего, кроме одного: он что-то забыл.
— Глухим два раза обедню не служат. Ты слышишь? — светловолосый встрепенулся, как охотничий пес, от тихого шороха листьев, но то было только дуновение ветра. — Есть в Украине поверие. Тот, кто хочет узнать, умрет ли он в этом году, должен прийти в эту ночь на кладбище к родным могилам и ждать. В полночь из земли выйдут твои предки, все они пройдут пред тобой, и если последним в цепи окажешься ты сам…
— Ух ты! — испуганно ухнул чернявый, огляделся и понял, что почти протрезвел. — По чесноку? По-честному, трупы мимо пройдут? Ты с ума сошел? Или не шутишь?.. Так ты хочешь себя увидеть или своих трупаков?
— И себя, и предков.
— А оно тебе надо? У тебя что, дома альбома семейного нет?
— Альбом есть… а в альбом кое-чего не хватает.
— Вот мраки. И типа все мертвяки сейчас встанут? — чернявый отвел гибкие ветви ивы, занавесившие фасад надгробия рядом с ним, опустился на корточки, поднес неверный, дрожащий в его руке огонек зажигалки к надписи на старой могиле. — Она, например? — 188… не пойму, какой-какой год? Дарина… или Ирина? Первые буквы затерты…
— Не смей произносить ее имя! — обрезал светловолосый так горячо, словно кровоточащий порез прижгли каленым железом, больно и наверняка.
— А чего нельзя?
— Ты мне надоел. Уходи отсюда!
— Да пожалуйста!
Опершись на надгробие, чернявый с трудом встал на ноги, пошатываясь, пошел прочь. И зачем только увязался за этим чудилой?
В юности они были друзьями, но, став старше, бывший друг слишком часто молчал, слишком многое недоговаривал, а когда договаривал, как сейчас, становилось лишь хуже. Но час назад, когда они гуляли по Крещатику в общей компании, разрядившись в маски и отмечая канун Хэллоуина, чернявый был весел, бесстрашен и пьян, и ему показалось, что идти пугать покойных на кладбище — это смешно. Теперь он был зол и ругал себя на чем свет — сидел бы сейчас рядом с той веселой студенткой, обнимал бы ее, а не надгробие какой-то Даши, почившей в 188… черт знает каком-то году.
