— И почему, стоит мне прийти в Прошлое и плюнуть, как я уже и прославилась? А в нашем времени я как была неизвестной певичкой из заюзанного клуба, так и осталась? — недружелюбно отозвалась напарница.
— Ты говорила, что твой клуб был один из лучших.
— Это когда я там пела. А как ушла — стал заюзанным. Да не переживай ты, я не собираюсь ща-с петь. О, начинается… давай смотреть на котэ!
Особенный успех у публики во втором отделении имел аттракцион с хищниками — укротителя Юлиуса Зетте.
Среди цирковых он славился тем, что первым сконструировал круглую разборную клетку для арены. Для зрителей же известный укротитель удумал в этом сезоне иную штуку — с начала гастролей он появлялся пред киевской публикой исключительно в бархатной красной маске, полностью скрывавшей его лицо, интригуя прекрасных дам и порождая слухи о страшных шрамах, нанесенных ему львиными когтями во время последнего кровавого выступления в Париже.
Последнее оказалось отчасти правдой — как поведала Пепита, во время парижского вояжа один из львов проявил кровожадный нрав, набросившись на укротителя прямо на манеже, повалив его на землю и сильно ранив… однако пострадала только нога, лицо Юлиуса Зетте осталось неповрежденным, в чем они сами убеждались не раз, когда он выходил из уборной, уже без интригующей маски — усталый, печальный, с дряблыми щеками, и, прихрамывая, шел ко выходу, где его поджидал экипаж. Печаль его, помимо прочего, объяснялась чрезмерной усталостью от коньяка и вина — пред каждым выступлением в его гримерную прибывал посыльный из «Жоржа» с целой корзиной отборных напитков и закусок, а за кулисами поговаривали, что пьет он не просто так, — после несчастного случая у Зетте появился неконтролируемый страх перед собственными львами, потому он и скрывал на манеже лицо — чтобы скрыть свои подлинные, недостойные укротителя чувства, и однажды он не выдержит и даст слабину.
Но покуда, как и все цирковые, во время выступления Юлиус Зетте, облаченный в великолепный костюм Юлия Цезаря с пурпурным плащом, преображался — казался статным и стройным всевластным богом, без малейших усилий повелевающим царями зверей — он клал в открытую пасть льва руку и голову, ездил на звере верхом, возлежал на львах, как на огромных рыжих подушках, гонял их по кругу и заставлял прыгать через горящие обручи.
Для зрителей ХXI века его представление казалось вполне обычным — но показное бесстрашие, с которым он то приказывал львам, то ласково трепал их за ушком как огромных котов, не могло не вызывать восхищения. И любительница всех рыжих кошек, и малых, и больших, Даша Чуб, посмотревшая его выступление целых пять раз, могла поклясться, что львы отвечают Зетте не опасной смертельной страстью, а полнейшей взаимностью, и на их мордах выписано нечто неприлично похожее на обожание. И зря цирковые травят байки о скором конце.
— Так все укротители были из наших? — тихо спросила Чуб, глядя, как под восхищенные крики публики очередной лев летит сквозь объятый огнем обруч.
— Нет, только выжившие… Если веда сама не ведает, что она ведьма, или не может занять достойное место среди нас, равных, — она идет к слепым. Людям много не надо… два-три заклинания знаешь — и уже звезда сцены.
— Ну, когда он объявит уже?..
Юлиус Зетте словно услышал ее.
— Кто из достопочтенных господ сегодня готов выйти на сцену и войти в клетку к моим львам? Я докажу, что лев та же кошка — только очень большая! — укротитель задавал этот вопрос на каждом выступлении, но желающих в Киеве до сих пор не нашлось.
Однако сегодняшний вечер должен был стать особенным. По рядам прошел ропот — стремительной походкой к дверям клетки подошел человек, и не мужчина, а статная полногрудая девушка в шляпке с вуалью.
Музыка оборвалась… на мгновение все участницы дамского оркестра одновременно отпустили свои струны, опустили кларнеты и скрипки.
— Не надо, не губи себя, милая!.. — крикнул женский голос из первых рядов.
Один из униформистов украдкой перекрестился, но, повинуясь властному движению руки дрессировщика, открыл клетку, впуская удивительную девицу вовнутрь.
— Поаплодируем бесстрашной амазонке! — предложил Зетте, и зал взорвался овациями. Львы сидели покорно на тумбах, обернув себя хвостами. — Нам позволено будет узнать ваше имя?
— Даша Чуб! — объявила та.
— А увидеть ваше лицо?
— Нет, я хочу остаться инкогнито.
— Это ваше право… Позвольте узнать, вы боитесь?
— Нисколько… Есть вещи и пострашней, — фыркнула гостья манежа.
Львы заревели… Чуб непроизвольно отпрянула.
— Люций, ты испугал прекрасную даму, — укорил Юлиус Зетте питомца. Лев замолчал. — Покажи даме, как ты просишь прощения!
Лев послушно стал на задние лапы и поднял передние полусогнутые в просящем жесте.
— Покажи, как ты трешься о ноги.
Под всеобщий протяжный «ах» лев спрыгнул с тумбы, подошел к даме и неповторимым типично кошачьим движением потерся спиной о ее колени. Даша обомлела одновременно от ужаса и от восторга.
— Кто же так трётся, Люций… изволь сделать все как положено, с кошачьим мурчанием.
Лев громко заурчал, в тишине притихшего цирка урчание довольного котяры прозвучало как майский гром — одновременно и нежно, и страшно.
— Он так просит, сударыня, вы не вправе ему отказать… дайте ему поиграть хоть немного, устройте забаву, — Зетте протянул Даше веревочку с большим красным бумажным бантиком на конце и подал ей руку, помогая забраться на тумбу.
Даша подняла руку и принялась дергать веревкой — лев ловко словил бант-мышь одним движением огромной когтистой лапы.
— Поаплодируем нашей бесстрашной амазонке еще раз… Я никогда не встречал женщины прекрасней и храбрей. Надеюсь, вы станете моей женой? — укротитель проворно опустился на одно колено.
— Я подумаю, — кокетливо ответила Даша.
Под гром оваций она покинула клетку.
— Убью, — тихо поприветствовала ее Акнирам.
— Знаю. Пошли.
— Сколько раз я просила тебя?!.. — продолжила ведьма уже в коридоре.
— В чем проблема, если ведам львы никогда не причиняют вреда?
— Просила тебя не звездить…
— А как сама ставишь на стол десять чашек, так это нормально? — сорвавшись, визгливо крикнула Даша в ответ. — И я не звездила…
— Что же тогда это было?
— Страх! — зло огрызнулась Землепотрясная Даша. — Я боюсь! Понимаешь, боюсь? Я никогда никого, ничего так не боялась… но я боюсь эту Мистрисс… и ада… Я никогда раньше не думала, что он действительно есть… вы мне не говорили! Но я там была… Я правда видела ад. Я видела настоящий Провал. И теперь у меня душа в пятках… то в пятках, то в локте, то где-то еще… С тех пор, как мы вышли от Мистрисс, я не могла остановить сердцебиение, все так стучало в груди, что казалось взорвется. Я потому и пошла в клетку ко львам, чтоб страхом страх перебить… Спасибо, почти помогло… ща-с чуть полегче, — закончила выдохом Чуб.
