— Кажись, вот эта, — ухватившись за голую ногу, как за рукоятку, Харон вытащил на свет маленькой лампочки закостеневшее, неподвижное тело и без всякого почтения швырнул его на каменный пол.
Холодом и безнадегой дохнуло на них, — в медицинском зале была своя торжественность, скупое благородство науки, здесь безотрадное убожество нищей смерти было не прикрыто ничем.
— Прошу любить и жаловать… Ирина Степановна Покобудько, 37 лет от роду, между прочим, потомственная аристократка. Видно, была у нее и своя история. Может, девицей из отчего дома с офицером сбежала, может, батюшка ейный разорился да оставил нищей семью… теперь уж никогда не узнаем.
Чуб с печалью смотрела на изношенное рыхлое тело с обвисшими грудями, лежащими на выпирающих ребрах как два опустевших мешка, ноги, покрытые болезненными пятнами, и изуродованное страшной мукой лицо.
На худой желтой шее виднелись два характерных пореза — крест-накрест. Брюшная полость была аккуратно заштопана умелой рукой медика. Акнир присела и провела пальцем по швам:
— Так ее здесь уже вскрыли или так привезли — с порезами на животе?
— Нам на этот вопрос отвечать не положено.
— А деньги за показ ты взял, — укорила Акнир.
— Взял за показ — показал. А за сказ мне ничего не давали, — охотно парировал сторож, точно между ними шла непонятная игра.
— А если дадим?.. — начала Даша.
— Полиция и профессорам-то лишнее болтать не велела.
— Если полиция говорить не велела, это, само по себе, уже кое о чем говорит, — заметила Даша. — А если мы немного приплатим?
— То я скажу, что был у нее порез на животе, но так чтоб все нутро навыворот… подобного не было.
— Это ничего не опровергает, но и ничего не доказывает, — процедила Акнир. — Убийцу могли спугнуть. Или это был подражатель, не решившийся довести до конца. Или сутенер, посчитавший, что пришла пора ее наказать. С другой стороны, у самой первый жертвы Джека тоже было перерезано только горло и слегка поврежден живот.
Даша покосилась на сторожа. Тот кивнул со знанием дела:
— Первая жертва Энн Николз, 43 лет, убита в пятницу 31 августа 1888 года. На горле два пореза, в брюшной полости рваные раны. Да не конфузьтесь, вы ведь не первые, кто думает, что у нас свой Потрошитель объявился. Чего ж нет? Не я один, всякий мог газету взять и про Jack the Ripper прочитать и проникнуться, так сказать, идеей веселых дамочек резать… из соображений нравственной гигиены, к примеру. Знаете, сколько у нас таких, как она… Не знаете? А я вот знаю из тех же газет — тысячи, каждый день поступления. И еще скажу вам: все это — скверное дельце! Раз есть одна «потрошеночка», будет у нас и вторая.
— То есть вам их не жалко? — свела брови Даша.
«Вдруг он и есть киевский Ripper?» — подумала Чуб. Во всяком случае, психологический портрет был весьма подходящим.
— Такое добро что жалеть? — ответил Харон. — Непотребство одно, чем меньше их будет, тем лучше. Я вам так скажу: многие этого Джека за героя считают… вот, говорят, волк — санитар леса. Он убивает больных и старых животных. И заметьте, кого Джек убивал… не молодых да красивых, а старых, страшных, опустившихся дам, которые дают за копейку, или что там в ходу у тех англичан. И кабы Джек не убил их, что, скажите мне, ожидало бы старых шлюх дальше? Всего через год или полгода, когда бы и у последнего пьяного солдата они бы уже не могли вызвать желание… Только медленная, страшная, голодная смерть на помойке.
— То есть, по-вашему, Джек-потрошитель — благодетель? — изумилась Даша.
— Отчего же и нет? Быстрая смерть — это благо. Он ведь сначала по шее их чиркал… а после над трупом бездыханным свои поэмы плоти творил.
— И его поэмы плоти вас не смущают?
— Меня-то?.. — едва не засмеялся Харон из трупарни. — Да я тут каждый день этих потрошителей вижу. Медики, профессора, студиозусы с медицинского факультета — все приходят сюда, чтоб крошить трупы, как кур.
— Так они же над мертвыми…
— Так и я вам о том — Джек тоже над мертвыми вершил свое дело. В чем же разница между ним и почтенным профессором, который приходит сюда потрошить тех же бедняг? — спросил он с видом заправского адвоката дьявола. — Для потрошения трупов наш Анатомический театр и построили, это, если хотите, киевский Храм Джека-потрошителя!
И что-то в этом странном любителе обстоятельных дискуссий показалось Чуб инфернальным, точно рожки проглядывали в его шевелюре, черти плясали в глазах с нехорошей искрой. И почудилось, что вот сейчас он откинет со лба седую прядь, и они увидят под ней кровавую смертельную рану — и дивный фрачник, принимающий их на Хэллоуин в царстве мертвых, окажется таким же мертвым, как и другие обитатели киевской анатомички.
— Но ведь сюда привозят покойных, а Джек сам убивал их, лишал жизни! — вступила в спор Акнирам, сохранявшая полное равнодушие к их философским конструкциям — на ее юном лице не было ничего, кроме явного недовольства бестолковым вояжем сюда.
— Ах, оставьте, вы положительно меня удивляете! — сторож точно только и ждал сего аргумента, мечтая продолжить диспут. — Никого не интересуют убитые, ни здесь, ни в Лондоне. Вы знаете, сколько в большом городе умирает людей? И никому нет до них дела… Вот вы не верите, что Джек — благодетель? Значит, больно нежны, не бывали на самом-то дне, не видали, как гибнут старые, никому не нужные шлюхи… как их гонят словно паршивых собак, как, завидев их гнилые носы, не пускают даже в ночлежку… как забивают насмерть ради потехи… Может, вам не на этот труп стоит смотреть… Может, вам другой труп показать — пострашней? Шлюхи, не встретившей вовремя своего Потрошителя! Есть у меня и такой…
— Хватит… не надо.
Даша выскочила из подвала и побежала по лестнице в темный двор… и песня, возникшая вновь из ниоткуда, опять побежала за ней, прилипла к ушам:
Ой, той, що згубив мене, той, що згубив,
Вийди ніччю в садочок…
Акнир и Харон появились две минуты спустя.
— Я не хотел вас стращать, — примирительно сказал сторож, явно надеясь получить обещанный остаток оплаты. — Негоже дамочкам такое смотреть.
— Да, из женщин мы здесь, наверное, первые, — сказала Акнир.
— Нет, была одна и до вас… интересовалась. Настоящая дама, под вуалью. Мы славно с ней побеседовали о Дантовом аде. Она и картинку любопытную мне подарила.
— Что за картинка? — оживилась Акнир.
Сторож полез было в карман, но ничего не достал — выжидательно посмотрел на барышень.
За его богомерзкие речи Чуб уже пообещала себе зажать остаток, но местный Харон был хорошим психологом, и она сдалась — протянула монетку и получила взамен гладкий листок.
На белой мелованной бумаге совсем из другого, ХХ столетья, была изображена средневековая церковная фреска: поджаривающаяся на адском огне грешница с разорванным алым чревом, над которым склонились три страшных Демона, зубами и когтями они тянули из несчастной кишки.
