Ведьма стояла в пустом Владимирском соборе, а поодаль, рядом с будущим алтарем возвышалась громадная фигура. Страшно высокая и худая женщина в синем платье Богоматери. Спина женщины была полусогнута, вздыблена, как у кошки, огромные черные глаза смотрели прямо на Акнир жутким, немигающим взглядом, ее рот открылся, ощерился длинными острыми волчьими зубами.
Женщина сделала шаг к ней.
Ведьма похолодела…
Женщина подняла руки и хищно согнула пальцы с длинными черными острыми когтями…
И веда знала, что силы этих медвежьих когтей достаточно, чтобы разорвать ее в клочья!
Женщина была огромна, как колонна, подпиравшая собор, и неумолима, как бог-потрошитель, обрекший всех грешников на страдания в аду.
— Ведьма! — крикнула женщина.
И бросилась на нее — с ужасающим криком Акнир выбежала из храма и увидела, что на улице день, ослепительный, солнечный, осенний… Но день этот чернее любой темной ночи, словно самый ужасающий, самый мучительный страх, который ей так и не удалось преодолеть до конца, восстал как мертвецы из могил, как отверженные духи из ада.
Ее мать лежала на ступеньках подобно большой сломанной кукле. Черный парик валялся рядом с пришпиленной к нему маленькой шляпкой, светлые золотистые волосы разметались по серым ступенькам… оторванная черная вуаль дрожала и билась на ветке соседнего дерева, как траурный креп во время похоронной процессии… клетчатое платье задралось, и были видны черные чулки, подвязки, беззащитная белая полоска кожи.
Все вокруг было залито кровью — серые ступени Божьего храма стали красными. Все тело Кылыны кровоточило.
Оно не было разрезано — и ее горло, и чрево, и то, что еще недавно таилось в нем, а теперь лежало вокруг, было разорвано длинными хищными зубами.
Глава девятая,
в которой мы узнаем, откуда в Киеве появились провалы
Отпрянув от ее удара, Акнир выскочила из крестильни. Опалив Дашу полным ненависти и непонимания взглядом, Врубель помчался за своей милой Мими.
Даша застопорилась лишь на секунду, прежде чем побежала за ними, и как назло наткнулась на спящего сторожа Степаныча, всполошившегося, точно согнанный с насеста петух:
— Стоять… кто такая?.. велено не пущать…
— Я выйти хочу!
— И не выпущать!
Оттолкнув его, Даша выскочила на улицу, громко хлопнув деревянной калиткой в заборе, побежала вниз по бульвару — ей показалось, что там, на углу с улицей Пирогова, мелькнула и пропала в клочьях тумана невысокая фигура Акнир. Но, когда две минуты спустя она добралась до угла, вокруг не было ни единой души.
Чуб остановилась перевести дух. Мимо на всех парах промчался лихач в лаковой пролетке. Залаяла собака. Вновь стало тихо. Она стояла, оглядываясь, надеясь поймать хоть тень тени Акнир.
А потом услышала песню:
Ой, той, що згубив мене, той, що згубив…
Анатомический театр располагался совсем рядом, достаточно было пройти короткую Больничную улицу, свернуть направо и сделать пару шагов по Фундуклеевской… Но она стояла, прислушиваясь, пытаясь понять, стоит ли довериться слуху, или тревожная память играет с ней недобрую шутку?
Ой, той, що згубив мене, той, що згубив… —
манила ее неразгаданная загадка, неназванная тайна, оставшаяся после посещения анатомички.
Бедная темноволосая Мария, ходившая за ними по пятам…
Песня оборвалась. Где-то на Фундуклеевской громко испуганно вскрикнула женщина.
Акнир?
Даша почти побежала в сторону театра.
Здесь еще горели неяркие газовые фонари. Но все окна домов уже были темны, прикрыты шторами, ставнями, все магазины, кофейни, трактиры заперты на ночь — все добропорядочные киевляне давно отошли ко сну. Откуда же доносилась эта странная музыка?
Грустная малороссийская песня сменилась нервным, надрывным гопачком… душу Даше резанул смычок скрипки.
Выкрашенный желтой николаевской краской мертвый анатомический театр не был мертв — быстрый огонь пронесся за темными стеклами.
На первом этаже, там, где располагалась трупарня, в окне мелькнуло расплывчатое белое пятно — чье-то лицо? За ним второе и третье…
«Там, помню, пузач один лежит… скрипач один преставился, музыкантишка».
Абсолютный музыкальный слух выпускницы Глиэра вновь уловил скрипку — невыносимый, разудалый мотивчик… музыка была все слышней.
— Что это? — с ужасом спросил Дашу Чуб голос сзади.
Прямо за ней, обронив нижнюю челюсть, стоял бледный усатый городовой с тяжелою саблею на боку.
— Что это? — повторил он.
«…праздник сегодня большой.
…Хэллоуин?»
— Это же там… там, где студенты людей режут. Ага? — тоненько спросил представитель закона.
— Ага, — отозвалась Даша. И словно со стороны услышала свой испуганный голос.
В тот же миг одинокий звук скрипки оборвался — нет, разорвался на сотни звуков — немыслимых, диких и невозможных, точно сотня мертвецов одновременно встала с оцинкованных столов, вылезла подобно червям из узких убогих дыр ледника и принялась отплясывать тропаря, отбивая голыми пятками о холодный покрытый плитами пол. Десятки необъяснимых огней заметались за мертвыми окнами.
Снова раздался испуганный женский крик — Даша подняла голову, в доме над ней, в открытом окне на втором этаже стояла старая женщина в белом чепце и, в ужасе раззявив рот, наблюдала «пляску смерти» напротив. Старуха тыкала высохшим пальцем в окна второго этажа страшного театра…
И Даша увидела ЕЕ.
Бледную русалку с изуродованным кровоподтеками телом. Бледная фигура стояла у окна и явственно манила Дашу рукой.
Ой, той, що згубив мене, той, що згубив…
Скрипка мертвого музыканта подыгрывала ей.
Рядом с «русалкой» возникла вторая ипостась… и Даша вспомнила офицера с ужасающей раной на бледном виске, с красивым лицом, почти совершенным, и совершенно мертвым телом. Вспомнила так ясно, что захотелось подойти к нему, утешить…
А вдруг это он? Тот, второй. Он тоже ходил за ней… и шептал:
«…я во Тьме… как и ты… как и ты…»
Вдруг манящую черноволосую «русалку» и нужно бояться. Русалки, они, никому никогда не помогают — только заманивают в болото… заманивают ведьм прямо в ад?
Иначе, почему ей, бывавшей на самых разгульных шабашах, стало так страшно?
