И в уме Чуб сама собой нарисовалась афиша: «Сегодня состоится решительная борьба по украино-немецким правилам между знаменитой mademoiselle Мими и прославленным дрессировщиком господином Шуманом».
Кто победит?
Она вдруг поняла, что не знает ни одного сильного заклятия, и ощутила себя до обидного беззащитной в бледных, как устрицы, глазах «карабаса». Однако не сдалась, тряхнула беловолосой гривой, дерзко взирая на мастера конной дрессуры:
— А заставлялки хватит? А то знаете, как у нас говорят… Если б я имел коня, это был бы номер, если б конь имел меня — я б наверно помер!
Длинное жало шамбарьера мистера Шумана, свистнув, полетело на Дашу… Но тут чья-то рука в кожаной перчатке поймала кнут на лету. Между Коко и директором стоял мистер Юлиус Зетте, уже облаченный в лавровый венец и костюм Юлия Цезаря.
«Ну, прямо мистер Х!» — восхитилась Даша, вспомнив похожую сцену из старого фильма, — сходство дополнялось наличием маски, правда, у Х она скрывала половину лица, у Зетте всю физиономию. Но самое главное не было скрыто — взгляд истинного укротителя львов!
Не сказав ни единого слова, Зетте приблизился к Шуману и заглянул ему прямо в глаза — некоторое время дрессировщики мерялись взглядами, и повелитель хищников закономерно взял вверх над хозяином конюшни. Директор нехотя опустил руку с кнутом.
Величайший из Цезарей отсалютовал Даше правой рукой, показывая, что не может забыть самую бесстрашную и прекрасную женщину, и двинулся в направлении буфета.
«Эх, кабы он вообще не снимал маску, я бы с ним замутила… или попросить его не снимать ее хотя бы во время секса?» — воспарила она.
И упала… Если Маша не ошиблась, если древний обряд существует и Киевицы, не принявшие на Великую Пятницу пост, превращаются в монстров — в пожирательниц мужчин в самом прямом плотоядном смысле… не может она ни с кем замутить!
Разве что с господином Шуманом — и исключительно с целью самообороны. Все равно другого ведьмовского способа взять над ним вверх у нее нет. Мазать директора тирличем — бессмысленно. «Логус», единственное, что ей удалось заучить, переводит с иностранного. Директор же отменно говорил на ее языке, хотя метафорически они и общались на разных.
С другой стороны, а почему не попробовать? Хуже ж не будет!
Чуб быстро прошептала заклятие — видимых перемен не последовало.
«Рискну…» — решила она и сказала убойную правду.
— Я во-още не могу танцевать без трусов. Я сама не знаю, что у меня под трусами… но это очень, очень опасно для мужчин!
— Болезнь Венеры! — директор понял ее по-своему… но понял! — Оттого-то еще в Паризе я сделал портному заказ… шесть дюзин музских предохранителей из лучшего сафьяна во избежание нежелательного французского насморка.
«Логус» несомненно сработал — Альфред Шуман заговорил с ней так, точно Чуб превратилась из брыкливой трюкачки в друга-джентльмена.
— А чё, презервативы ща-с шьют на заказ? — проявила искренний интерес к проблеме Землепотрясная Даша. — А в каком состоянии мерку снимают — в активном? Шесть дюжин? Да вы, я смотрю, не только игог-го… вы у нас ого-гого!
И тут случилось немыслимое — Шуман стеснительно улыбнулся.
И почему никто раньше не использовал «логус» для обычного простого понимания между людьми? Может, просто потому, что ведьмы никогда и не стремились понять слепых.
— Поймите меня, Коко, — директор снял свой цилиндр, склонил перед ней белобрысую голову, как цирковая лошадь. — Весьма влиятельные и солидные люди узе предупредили меня: если особого выступления не будет, моему цирку могут отказать в аренде земли. Закрыть его!
Увы, у «логуса» обнаружился и обратный эффект, сама не желая того, Даша не только поняла, но и приняла близко к сердцу проблему директора.
И мастер дрессуры ощутил ее слабину:
— Покорнейше прошу вас, mademoiselle Коко, съездить завтра со мной в одно место… вполне возмозно, оно показется вам очень приятным местом. Больше я не вправе просить вас ни о чем.
— О’кей, так и быть. Но больше я ничего не обещаю!
— Решено! Зду вас завтра к двум пополудни.
Остаток вечера не принес утешения.
У мадам Кукушикиной были Кузьминки — начало темных осенних вечерниц. Кухарка с помощницей резали кур, пекли пироги. Mademoiselle Коко тоже позвали, она заглянула, села в углу — под большим пыльным фикусом. В сырой, оклеенной полосатыми обоями парадной зале мадам пахло все той же капустой, мышами и керосиновым маслом. Даша смотрела, как перезрелые девицы и кислые вдовушки гадают на засаленных картах, стыдливо рассматривают эротические лубки-«сраматушки», поминают Пятницу («Верно знаю, если подряд 12 обетных и 12 заветных пятниц поститься, Пяточка непременно хорошего женишка пошлет. Особенно если даже пирожных не есть!»), пересказывают, кому что приснилось в канун прошлой Великой Пятки, читают вслух брачную газету, обсуждая перспективных женихов и много о себе возомнивших невест:
33 года коммерсант желает познакомиться с особой-красавицей. Я эстетик, и некрасивых прошу оставить мою исповедь без внимания.
Очень интересная барышня блондинка с изящной душой ищет мужа миллионера, непременно пожилого, во избежание неверности.
Что вообще изменилось за сто с лишним лет?
Впрочем, Землепотрясную Дашу тоже заинтересовало несколько брачных призывов:
Новый русский художник-безумец, демонический бунтарь-нигилист призывает из бездн души своей ту, что дерзнет с ним сойтись на кратком жизненном пути нашего человеческого организма в рост движения беспредельной вечности и познать все!
Предложение серьезно. Пишите: Киев, Александровская улица, 5 —
такое объявление мог оставить и местный Джек-потрошитель.
Красивая, с русалочьими глазами, вся сотканная из нервов и оригинальности, зовет на праздник жизни богатого господина… —
могла бы написать и «русалка» из анатомички… спасибо хоть адрес для писем не улица Фундуклеевская, 37.
— Послушайте, хорошо ли вышло? — призвала подруг Нимфодора Кукушикина, весь вечер корпевшая над своим объявлением: «Вдова, шатенка с умеренными чертами лица и собственным домом желает выйти замуж за спокойного, положительного господина. Предпочтение военным и брюнетам с усами, как у тенора государственных театров г-на Бабакина».
— Ах, Бабакин такой душка! — томно вздохнула в ответ рыхлая барышня с синим бантом на куцей косе.
Чуб встала и пошла в свою комнату. В отличие от народных, мещанские вечерницы казались прокисшими, как помянутая капуста, запах которой уже въелся в ее кожу и волосы.
