Это стало началом конца «дела Старостиных».
Конечно, безумно жаль потерянные в расцвете сил «лагерные» годы. Но человеку свойственно себя успокаивать. Я себя успокаиваю тем, что они не прошли впустую, многому в жизни научили, дали возможность узнать свою собственную страну: от Ухты до Владивостока, от Инты до Алма-Аты. И везде футбольный кожаный мяч, как это, может быть, ни странно, оказывался неподвластным Берии. Он стал ему противником, которого Берия, сам в прошлом футболист, победить не сумел. Его главные подручные на местах относились ко мне благосклонно, даже с симпатией. И делали это только лишь по одной причине: круги шли по воде – футбольные амбиции их «вождя» в Москве переходили в местное тщеславие и желание иметь у себя лучшую команду края, области, города, лагеря…
Болельщик везде болельщик. Я прекрасно понимал: если у человека при встрече со мной глаза загорались любопытством, значит, передо мной любитель футбола, он поможет. А если это болельщик «Спартака» – в виде исключения сделает это, с нарушением любых инструкций.
Думаю, что наша семья должна быть благодарна обществу «Динамо». В те тяжелые годы оно явилось островом, на котором мы устояли, сохранили свои семьи и в конце концов вернулись назад в столицу.
…Я горжусь, что в семье Старостиных после всего пережитого никто не растерялся и не затерялся в жизни и еще четверть века и больше оставался в своем деле на виду.
Возвращение
Первая же встреча с Лебедевым внушила надежды. Он при мне набрал номер телефона военного прокурора Терехова, который занимался пересмотром дел:
– Дмитрий Павлович, у меня Старостин. Примите его и разберитесь. Он достаточно безвинно настрадался.
Терехов оказался молодым человеком, ему было лет тридцать – тридцать два. Попросил рассказать об аресте и следствии. Слушал молча, сжав скулы, глядя на меня красными от бессонницы глазами. Потом куда-то позвонил, назвал мою фамилию и номер нашего дела.
– Николай Петрович, завтра начнется следствие по пересмотру «дела Старостиных». Вас вызовут. – Устало улыбнувшись, спросил: – Вы еще не совсем забыли Москву, помните, где находится Лубянка?
– Думаю, что найду с закрытыми глазами.
– Ну зачем же с закрытыми? Нам всем надо учиться жить с открытыми глазами. Хотя иногда очень хочется их закрыть, чтобы не видеть того, что происходило, – помрачнев, добавил он.
– Дмитрий Павлович, где я могу жить?
– Как где? Дома.
– Один раз я уже рискнул. Не получится ли опять какое-нибудь недоразумение?
– Не получится. Вот мой телефон. Если что, сразу звоните.
Разве мог я не воспользоваться счастливой возможностью побывать на футболе?
Я шел на «Динамо» и думал о превратностях судьбы, которая бросала меня то в поднебесье иллюзий и надежд, то в бездну безысходности. Что будет теперь?
«Очнулся» у Петровского парка, почувствовав знакомый с юности озноб. Он мог означать одно: я вновь во власти предстоящего футбола. Память не сохранила подробностей того матча – ни названия команд, ни итоговый счет: слишком много впечатлений обрушилось на меня.
На трибуну постарался пройти незамеченным, ведь я пока оставался ссыльным и, наученный опытом, не хотел дразнить гусей своим появлением. Но буквально сразу же столкнулся с Володей Деминым, бывшим спартаковцем, теперь выступавшим за ЦСКА. Он схватил меня за рукав:
– Николай Петрович, вы?
– Володь, я.
– Николай Петрович, вот радость – вы в Москве!.. Пойдемте – по полтораста. (Демин в то время уже изрядно выпивал.)
– Что по полтораста?
– Коньячку.
Впервые в жизни я услыхал «по полтораста». Отказавшись, помню, еще подумал, почему по полтораста, обычно пили по двести. Не успел спросить об этом у Демина, смотрю, бежит Федотов, еще кто-то…
Вернулся домой, а там новый сюрприз: сидит ждет меня мужчина. Я его не знал и никогда не видел.
– Здравствуйте! Я – Всеволод Бобров. Наслышался о вас, Николай Петрович, от ребят, решил прийти поприветствовать.
Такой визит для меня был необычайно приятен.
С первого дня нашего знакомства я заметил у Севы любопытную особенность: когда он слегка выпивал, у него из правого глаза текла слеза. Я его спрашиваю:
– Почему у тебя один глаз плачет? А он говорит:
– Потому что я сделал ровно половину того, что мог… Много мне встречалось талантов, но Бобров даже среди них был выдающимся. Я видел его на поле один раз – он играл за ветеранов, – и знаете ли, для восхищения им мне этого хватило! Он забил тогда несколько голов, и я понял самое ценное его качество, которое и сделало его столь неповторимым: обычно игрок, когда идет на противника, приближаясь к нему и стараясь обыграть, несколько сбрасывает скорость, потому что снижение скорости позволяет легче управлять мячом. Бобров же, наоборот, взвинчивал скорость до отказа и умел при этом сохранить господство над мячом. К тому же мчась к воротам по самой короткой прямой. Думаю, что и в жизни он стоял на таких же принципах. Всегда шел напрямик, никаких «виражей» перед начальством, всегда если не властно, то и не просительно выкладывал претензии, отстаивал свои права. Таким остался в моем представлении Всеволод Бобров.
Надеюсь, читатель простит меня за небольшое отклонение здесь от основной линии повествования, если я в своих воспоминаниях остановлюсь еще на одном игроке, потому что считаю, что рядом с Бобровым должен непременно присутствовать Григорий Федотов.
Если спросят, кто лучший из лучших в советском футболе за 50 лет, многие ответят: Григорий Федотов.
Весна 1937 года. Спартаковцы традиционно перед играми ездили в Сандуновские бани. Однажды, приехав туда, я увидел в парной на полке Константина Блинкова. Это была одна из самых замечательных фигур в футболе 20-х годов – центральный полузащитник сборной Москвы. Он относился к разряду тех, кто безошибочно оценивал возможности игроков. Пожалуй, лишь Петр Исаков мог позже составить ему конкуренцию. Блинков мне и говорит:
– Николай, я привез в «Серп и Молот» настоящую звезду.
– Кого ты, Костя, привез?
– Ничего подобного в футболе мы с тобой не видали. Фамилия парня Федотов, он из Ногинска. Если ты его увидишь, ни одной игры с его участием не пропустишь.
Как в воду глядел!
Достаточно мне было дней через десять увидеть Григория Федотова в раздевалке стадиона «Локомотив», как я с первого же взгляда понял, что это незаурядный игрок. На тренировке он меня покорил, после игры я им бредил.
Дебютант ошеломил знатоков столичного футбола. Все подкупало в молодом форварде: пружинисто-припадающий бег, мощь, резвость, прыжок и завораживающая манера игры. Перед нами был талант, Шаляпин в футболе.
И он давал концерт за концертом.
