С.С. редко вспоминал о ней, иногда даже удивлялся — а может, ничего и не было? Забылись детали и подробности, африканские страсти и придуманные им нелепые сценарии того, как бы могло быть, если…
Он даже поймал себя на том, что не помнит лица той, которая ворвалась когда-то в его жизнь сияющей молнией, ударила его и парализовала на долгие пять лет.
Он давно жил спокойно и скучно и был доволен своей неяркой, почти растительной жизнью.
Когда к нему приехала заграничная внучка, которую он никогда не видел, он поехал с ней в парк Горького исполнять роль дедушки.
Девочка бегала по площади, гоняла голубей, С.С. стоял рядом и наблюдал, как его кровь мечется среди наглых птиц, и беспокоился, чтобы она не упала.
Вдруг к ней присоединился мальчик, такой же отчаянный охотник за птицами. С.С. напрягся, забеспокоился — не помешает ли он его девочке?
Они долго играли вполне мирно, но в какой-то момент, неловко столкнувшись, упали. С.С. вернулся на землю и побежал ее спасать. Слева от него бежала женщина поднимать своего мальчика. Она обогнала неловкого С.С., быстро подняла обоих детей и что-то говорила им, успокаивая.
Когда она повернулась к нему, он оторопел — это была Маша, мальчик был ее сыном.
Она побледнела и, взяв детей за руки, подошла к С.С. Разговора не получилось — какие-то мычания и улыбки. Ты в Москве? Приехали навестить родственников мужа. Надолго? Послезавтра уезжаем. Дети побежали опять играть, а они смотрели на них, и каждый думал о том, чего не случилось.
Потом внучка подбежала и сказала громко, как привыкла в своей стране, что хочет писать, и С.С. пошел исполнять естественное желание ребенка.
Больше они с Машей не виделись…
Часть II
Бедная Лиза
Лиза всегда красила губы, когда ходила со своим пуделем в парк. За картошкой или в сберкассу она губы не красила, считала, что ее и так там узнают, а с пуделем всегда, это ей заменяло прогулки с виртуальным мужчиной, которых в ее жизни не было уже пятнадцать лет.
Муж ушел, не попрощавшись, как в песне, позабыл не только футляр, но и все вещи, включая грязные трусы и носки, которые он переодел перед уходом.
Он ушел в день зарплаты и даже не оставил своему ребенку на завтраки в школе, ушел к карлице из театра оперетты, где она заведовала бутафорским цехом.
До тридцати пяти муж был нормальным, работал инженером, подрабатывал в детском саду, где их дочка по этой причине получила место, исполнял супружеский долг — лениво, но регулярно, она его любила, как умела, и считала, что ей повезло.
В 91-м году все смешалось в ее доме и в стране, муж открыл в себе талант вокалиста и стал ходить к педагогу по вокалу и мечтал петь в Большом, хотя бы в хоре, с работы ушел, сказал, что его призвание петь, а не корпеть над схемами, которые сушат его талант.
У него была бабушкина квартира на Самотеке, и он сдавал ее одному иностранцу из Израиля, который жил в ней, не желая платить в гостинице бешеные деньги, и эти сто долларов тогда были в пять раз больше его зарплаты в НИИ сверхточных станков, и даже хватало на занятия по вокалу у старой карги, которая сосала еще у Шаляпина, она учила его, и хвалила его, и даже пила с ним чай из треснувших чашек с медом, и засоряла ему голову историями из жизни Карузо и Козловского.
Лиза не понимала, с какого рожна он пожелал петь, никаких предпосылок к этому не наблюдалось, в родне одни конюхи, а тут фрак купил, яйца пьет каждое утро вместо водки, и все время кутает горло, и молчит дома, типа связки бережет.
На самом деле думает только о своем хобби, а о семье думать перестал, весь в искусстве, пластинки слушает, ноты пыхтит и пишет, совсем трекнулся, решила Лиза, но пока помалкивала, до поры до времени.
Дочь забросил напрочь, она подростком тогда была, ей папа нужен был тогда, она его боготворила, но он целый день пел и пропел ребенка.
Она в пятнадцать лет, ему назло, с одним студентом замутила, да так лихо, что за год приобрела все вредные привычки, пила, дома не ночевала, стала курить и посылала маму и папу в разные половые места, и свои места стала предоставлять для несанкционированного доступа всем желающим.
А потом он ушел, и в доме поселилась ночь, черная беспросветная ночь безысходности, денег не было, дочь увидела, что мать сходит с ума, взяла себя в руки, и они уже вдвоем стали жить в предлагаемых обстоятельствах, сделали ремонт, дочь стала работать и как-то жизнь наладилась без любви и без папы.
Пятьдесят лет не конец, если не считать свою жизнь загубленной и каждый день не писать в анкетах — «молодая спортивная женщина без материальных претензий желает встретить человека для создания семьи», а потом ждать предложений от дрочеров всех возрастов встретиться на ее территории для спонтанного секса, а потом плакать всю ночь, оскорбленной и растоптанной чужими подлыми словами, типа куда лезешь, старая коза, или еще похуже. Если этого не делать, то жить можно.
Жить можно и в тюрьме и в концлагере, но если не впадать в крайности, то в каждой жизни кроме тепла, света и продуктов иногда необходимо получить крохотную дозу радости, не от водки, не от порошка, а от противоположного пола.
Только не от мальчика, взятого напрокат, не от сантехника, торопливо трахающего тебя, нет, от легкого касания руки, ласкового взгляда, понимающего тебя, и каких-нибудь нелепых слов, «зая», «котик» и «мася», нужны милые благоглупости, в которых не признаешься ни подруге, ни дочке, никому.
Тяжело каждую ночь просыпаться от ушата холодного одиночества, секс здесь ни при чем, не в нем все дело, радости не хватает, как витамина весной.
Неделя за неделей проходят твои дни, и если ты нужна только пуделю, то плохи твои дела, так она ритуально говорила себе, но без отчаяния, а так, как заключенный на пожизненный срок отмечает неделю за неделей, понимая, что календарь здесь ни при чем.
В какой-то по счету вторник она пошла в поликлинику, еще с вечера ломило голову, но она напилась таблеток, температуры не было, и она пошла, понимая, что там она заболеет еще сильнее от бесплатного обслуживания, но она пошла, зная, что с такой головой в школе она не выдержит четыре урока.
В очереди сидеть не пришлось, помогла знакомый врач, дети которой учились у нее в классе, она быстро провела ее в кабинет и все быстро выписала и дала больничный до конца недели.
Но уйти сразу не удалось, врач сказала сдать кровь, для полной уверенности, и она пошла в лабораторию и села в очередь, маленькую, но длинную.
Старухи с банками своей мочи и плохими венами терпеливо ждали, они всегда ждали, и их терпению предела не было, они собирались еще пожить, и поликлиника заменяла им клуб по интересам, досуговый центр и место встречи, которое им изменить нельзя.
Она с бабками не разговаривала, смотрела в пол, но когда над ней нависла тень, она подняла голову и увидела его.
