— Ради бога, Мирослава Игоревна, у меня без ваших лап голова пухнет!
— Но образцы обязательно нужно взять.
— Если я буду брать образцы у всех животных…
— Мишка — не все! Он свидетель преступления.
— Вот и снимите с него показания, — ехидно посоветовал следователь.
— Если мы возьмем с когтей образцы крови, это и будут его показания. И нужно поторопиться, иначе Мишка очистит когти.
— В баню Мишку! — рявкнул Ужгородцев и отключился.
— Что же нам делать? — спросила Мирослава покорно ждущего своей участи кота.
Мишка тяжело вздохнул.
— Умный котик. Мне потребуется твоя помощь. — Мирослава спустилась в свою комнату, и тотчас на пороге появился Морис.
— Морис, принеси чемоданчик.
Он тотчас выполнил ее просьбу, и Мирославе удалось взять образцы вместе с крохотными частицами Мишкиных коготков. Кот словно понимал всю важность момента и не вырывался.
— Экспертизу придется делать за свой счет, — сказала она.
— За счет клиента, — поправил ее Морис.
— Ну…
Мирослава погладила кота и отпустила.
— Вероятно, он оцарапал напавшего, — проговорила она. — Нужно искать, у кого есть царапины. По идее, раны должны быть глубокими…
Морис кивнул.
— Если бы Ужгородцев соизволил подумать, то выявить преступника можно было бы путем осмотра. Нам же раздевать людей никто не позволит.
— Увы…
Мирослава вздохнула.
— А я хотел вам рассказать о своем разговоре с Мишустиным еще вчера вечером, но вы захлопнули дверь перед моим носом.
Она посмотрела на него насмешливо:
— Ты уже большой мальчик и должен уметь ломиться в закрытые двери.
— Возможно, — не стал спорить он, — но мне показалось, что это не к спеху.
Мирослава кивнула.
— Значит, ты вчера пообщался с Дмитрием Егоровичем?
— Да, мы играли в шахматы и беседовали.
Мирослава молча слушала.
— Говорили мы и о его сыне. Оказалось, что он музыкант.
Тут Мирослава вспомнила, кого ей напоминал Илья. Вернее, не он сам, а выражение его лица. Точно такое же выражение бывало у ее тети Виктории, известной писательницы, когда ту осеняла гениальная идея, и она погружалась в творческий процесс…
— Юноша очень мил и застенчив, — проговорила она вслух, — и играет он хорошо…
— Да, весьма мил. А еще он крестник Олега Павловича Торнавского.
— Ты не шутишь?! — Мирослава воззрилась на Мориса.
— Ничуть. Мне об этом вчера его отец сказал.
— Константин, конечно, знал, что Илья — крестник дяди… — задумчиво проговорила Мирослава.
— Естественно.
— И…
— Больше ни у кого не было причин расправляться с Торнавским.
— Мы можем не знать скрытых мотивов…
— Но нельзя отрицать того, что после ссоры с дядей Константин стал еще больше опасаться того, что крестник получит значительное наследство.
— Не знаю, не знаю, — не согласилась Мирослава. — Торнавский-старший молод, он собирался прожить долгую жизнь, за время которой мог сто раз переписать свое завещание.
— Вот потому-то его и хотели убить.
— Морис! Это слишком топорно!
— А вы ждете изящества от банального преступления на почве корысти? — усмехнулся Миндаугас.
— Ты бы стукнул своего дядю по голове кочергой из-за наследства?
— У моего дяди нет таких денег, — спокойно заметил Морис. — Зато есть дети.
— А если бы деньги были, а детей не было, стукнул бы? — не отставала Мирослава.
— Я — нет, но загадочная русская душа…
— Убью!
— Вот-вот, — усмехнулся Морис, на всякий случай подальше отодвигаясь от Мирославы.
Волгина посмотрела на него с интересом.
— Ты что, действительно считаешь, что в душе каждого русского живет кто-то типа Раскольникова?
— Нет, конечно. Я просто хотел вас поддразнить, — признался он.
— Нашел время.
Морис приложил правую руку к сердцу.
— Прошу прощения, мадемуазель.
— Не мадемуазель, а сударыня, — серьезно поправила Мирослава.
— Сударыня, — легко подчинился он.
— Извинение принято.
Мирослава подошла к окну и забралась на подоконник. Легкий ветерок тихонько перебирал пряди ее темно-русых волос. Она задумчиво посмотрела куда-то в противоположный угол и проговорила:
— Будь преступником Константин Торнавский, все было бы слишком просто.
— А вы не любите простых решений, — улыбнулся Миндаугас.
— Дело не в том, люблю я их или нет…
— Но иногда отгадка на самом деле лежит на поверхности, и именно поэтому ее не замечают.
— Так бывает, — согласилась Мирослава. — Но не слишком часто и уж точно не в этом случае.
— Что же мы будем делать?
— Думать.
— Понятно, заставлять работать серые клеточки.
— Что-то типа того… О! Смотри — такси!
Морис, и сам услышавший шум подъезжающего автомобиля, подошел к окну. Они увидели выбравшуюся из салона Лесневскую: как и предполагала Мирослава, Сашу отпустили. Из дома вышел Валевский, быстро и жарко заговорил с Лесневской.
— Что он ей говорит, интересно? — вслух задумался Морис.
Мирослава повернулась к нему. Он стоял так близко, что она ощутила тонкий аромат его волос, пахнущих солнцем и еще чем-то неуловимым, головокружительным. Мирослава испытала сильное желание обнять мужчину, уткнуться носом в его волосы и… Она взяла себя в руки. Заводить романы с коллегами было не в ее правилах. Но Морис Миндаугас об этом не знал. И он не возражал бы против ее объятий…
Казалось, что время загустело, как мед, сладкая капля которого, не спеша сорваться с ложки, растягивается… Мирослава облизнула губы и встретилась взглядом с Морисом — в его голубых глазах недолго было и утонуть, ибо дна они, кажется, не имели… А он смотрел в ее темно-зеленые глаза и думал, что нет ничего прекраснее этого глубокого цвета и что в таких глазах можно заблудиться, как в чаще леса. И сколько ни кричи «ау», только шепот ветра, треск кузнечика и эти вот глаза…
— Миндаугас, от тебя жарко, как от печки.
Он убрал ладони с подоконника и выпрямился в полный рост.
— Это не от меня, это от лета…
— Было бы неплохо пообщаться с Александрой, — сказала Мирослава, усилием воли возвращаясь к делу. — Но сначала, пожалуй, дадим ей прийти в себя.
