— Молотов благодарен за то, что Бирнс так хорошо отозвался о Вышинском, он этого заслуживает, но Бирнс преувеличивает его роль в событиях в Румынии. Говоря, так сказать, “по секрету”, он, Молотов, может сообщить Бирнсу, что Вышинский помогал образованию нового правительства, но если бы Советское правительство не вмешалось, то в Румынии возникли бы опасность беспорядков и опасность перерастания их в гражданскую войну… То же самое делают американцы и англичане в Италии, и Советское правительство не мешает им. В побежденной, особенно в соседней, стране Советский Союз должен иметь какое-то влияние…
Джеймс Бирнс:
— Как Молотов помнит, на Ялтинской конференции союзники договорились о политике в освобожденной Европе. Было решено, что в освобожденных странах будут учреждены временные правительства, в которых будут представлены все демократические элементы и которым будет вменено в обязанность провести свободные выборы… Если Молотов подумает, то он, может быть, согласится изменить состав румынского правительства так, чтобы весь мир верил, что выборы в Румынии будут свободными…
Молотов:
— Советское правительство не пойдет на изменение состава румынского правительства, поскольку это было бы вмешательством во внутренние дела Румынии. Советское правительство, кроме того, убеждено в демократическом характере румынского правительства, пользующегося поддержкой подавляющего большинства румынского народа».
Договориться не удалось.
9 мая 1945 года Акт о безоговорочной капитуляции Германии подписали военные — представители армий-победительниц четырех стран: от Советского Союза — маршал Жуков, а рядом с ним за столом сидел Вышинский как личный представитель Сталина — он прилетел прямо к подписанию.
На Темпельхофском аэродроме, очищенном от обломков, с засыпанными воронками на взлетном поле ждали союзников. Тренировался почетный караул. Оркестр наигрывал «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля…». Вдруг сел темно-зеленый «Дуглас» с красной звездой на фюзеляже, и появился заместитель наркома иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский. Среди встречавших находился военный корреспондент и будущий лауреат Сталинской премии поэт Евгений Аронович Долматовский.
«Это был человек, которого я давно и люто ненавидел, — вспоминал Евгений Долматовский. — И надо же было в этот счастливый, в этот мой прекрасный День Победы увидеть эту зловещую фигуру…
Еще до революции он с отцом был в одной гильдии — адвокаты, потом в середине 20-х годов сотрудничали как юристы. Я видел его: Вышинский — как государственный обвинитель, а отец — как защитник обвиняемых иностранцев…
Вышинский главенствовал в юридической науке и, бывало, присылал отцу письма по старой традиции, обращаясь на «ты», просил найти какое-то положение римского права или вспомнить старый юридический казус.
Неудивительно, что, когда несчастье обрушилось на наш дом, мы с матерью искали возможность обратиться к генеральному прокурору за помощью. Все письма Андрея Януарьевича к отцу по счастливой случайности никому не попались на глаза при обыске и остались у мамы. Нам казалось, что это залог спасения отца… Он узнает маму, обрадуется… Ведь жена старого друга, арестованного по недоразумению».
Жена друга-поэта, работавшая в приемной, провела Долматовских в приемную.
«Я привинтил орден и боевую медаль: пусть старый друг отца, гладивший меня в детстве по головке, удивится и растрогается. Он освободил отца.
Мы вошли в кабинет генерального прокурора… За его столом стоял молодой командир, по-видимому, охранник. Жена поэта доложила:
— К вам старые знакомые.
Вышинский сверкнул очками, закричал на нас:
— Я вас не знаю. Кто пропустил? Что вам здесь надо?
— Вот Ваши письма к моему мужу, дорогой Андрей Януарьевич. Он незаконно арестован.
— Какие письма? Дайте их сюда.
Мама протянула через стол пачку писем старого друга:
— Вы же знаете, что он не может быть контрреволюционером! Произошло недоразумение.
Вышинский быстрым движением руки схватил письма, почти вырвал пачку из маминых рук. Не читая, как-то суетливо он стал рвать письма на мелкие клочки, на кусочки и одним движением смахнул их в корзину под столом.
— Я не знаю никакого Арошу. Я не знаю Вас. Как вы сюда попали? Уходите прочь».
Вышинский остался в Германии политическим советником Жукова. Он же возглавил правительственную комиссию по Нюрнбергскому процессу, которая утвердила перечень вопросов, которые не должны были обсуждаться на суде. Андрей Януарьевич следил затем, чтобы ни слова не было сказано о секретных протоколах 1939 года и о расстреле поляков в Катыни. Союзники ради сохранения единства держав-победительниц согласились не обсуждать эти темы. Когда кто-то из обвиняемых или их адвокаты упоминали Катынь или секретные договоренности Гитлера и Сталина, им приказывали замолчать.
Вождь все больше полагался на таланты Вышинского, все чаще звонил Андрею Януарьевичу. Помехи при телефонном разговоре воспринимал настороженно: не подслушивают ли его разговоры?
28 сентября 1945 года Берия доложил Сталину о результатах проверки телефонного аппарата Вышинского:
«Осмотром установлено, что у микротелефонной трубки аппарата “продувание” капсюля микрофона оказалось ненормальным в результате того, что капсюль и внутренние стенки крышки микрофона были влажными с наличием капель воды, что и явилось причиной плохой слышимости.
Для предупреждения подобных случаев в дальнейшем произведена замена аппарата другой конструкции с прямой микротелефонной трубкой, обеспечивающей меньшее попадание влаги в микрофон.
Линия абонента оказалась в нормальном состоянии».
В послевоенные годы, особенно когда приступила к работе Организация Объединенных Наций, расцвел ораторский дар Вышинского. Он мог говорить часами легко и непринужденно, сказывалась прокурорская закалка. Его речи с профессиональной точки зрения производили впечатление — он непринужденно оперировал редкими историческими примерами, латынью, пословицами и афоризмами. Но вел он себя как в суде. Он вовсе не пытался объяснить свою позицию, чтобы найти возможность компромисса и договориться.
Британский дипломат Хартли Шоукросс так отозвался о стиле Вышинского: «Когда советская делегация протягивает оливковую ветвь мира, она делает это столь агрессивным способом, будто рассчитывает отбить у других желание принять ее».
Поэтому иностранцы ему не доверяли и серьезных переговоров с ним не вели. Воспринимали его просто как оратора.
«До дна, товарищи!»
В марте 1949 года, убрав Молотова, Сталин назначил министром иностранных дел Вышинского. Холодная война была в разгаре. Возможно, вождь исходил из того, что период серьезных переговоров закончился. За столом переговоров добиться ничего нельзя. Остается только переругиваться. Вышинский для этой роли подходил идеально.
