— Сожалел ли он о чем-нибудь? О своем участии в репрессиях?
— Нет. Он не менял взглядов. Революционеры — самые консервативные люди.
Сожалел Молотов только об аресте жены.
— Это была трогательная пара, — вспоминает Вячеслав Никонов, — дед чувствовал вину перед ней.
Александр Трифонович Твардовский записал в дневнике, как в больнице увидел супругов Молотовых:
«Мы — я, Кербель, Печерский — соступили с дорожки на траву при их приближении. “Зачем же — места хватит…” — с готовностью заговорить, но и не навязываясь ни на секунду лишнюю, приостановились. Он без пиджака — опрятный, в рубашке и галстуке, она сухонькая, синенькая старушка с выправкой бывшей красавицы, с легкостью походки — ей 72 + перенесенная операция ("та"). Врачи о них: интеллигентные люди, знающие слова “спасибо”, “пожалуйста” и т. п.
Вспоминаю о том, что этот самый Вячеслав Михайлович, за руку которого она идет, — образ любящей стариковской пары — до трогательности, сидел в политбюро и подписывал все ужасные бумаги, когда она, Жемчужина, сидела “там”. Сейчас приходят на память слова Черчилля из его воспоминаний: “Что, если бы я родился на свет Молотовым? Лучше бы мне вовсе не родиться на свет!”»
Долгие годы Молотов с семьей жил в Кремле. В этих невзрачных комнатах с низкими потолками и старой мебелью до революции обитала прислуга. После смерти Сталина члены президиума ЦК обосновались в особняках на Ленинских горах. После отставки Молотов перебрался в квартиру в известном доме для начальства на улице Грановского. Ему дали самую обыкновенную пенсию — сто двадцать рублей. Когда борьба с «культом личности Сталина» стала ослабевать, материальное положение Молотова улучшилось. Пенсию повысили до двухсот пятидесяти рублей, через некоторое время добавили еще пятьдесят.
Потом Молотов получил и талоны в так называемую столовую лечебного питания — закрытый продуктовый распределитель для начальства на той же улице Грановского. Дачу в правительственном поселке в Жуковке попросила в управлении делами Совета министров Полина Семеновна Жемчужина: «Если вы его не уважаете, то вспомните, что я тоже была наркомом и членом ЦК».
Со временем за дачу стало платить государство. Женщину, которая готовила Вячеславу Михайловичу, оформили в штат дачной конторы поварихой. Посуду выдали бесплатно.
Молотов и на склоне лет в разговорах продолжал возвеличивать Сталина. Почему? Он был при Сталине вторым человеком. Если Сталин великий, то и он почти великий. Все бывшие члены политбюро, кроме Хрущева, сохранили рабское восхищение Сталиным. Даже изгнанные им, подвешенные на волоске, они с умилением вспоминали, что работали с великим человеком. Ведь это он вознес их на вершину власти.
Помимо поэта Феликса Чуева на даче в Жуковке у Молотова бывал и писатель Иван Стаднюк, который, слушая его рассказы, написал многотомный роман «Война». Иван Фотиевич, потрясенный общением с великим человеком, записывал за Молотовым каждое его слово. А Вячеслав Михайлович, по существу, диктовал ему свое историческое алиби — он снимал с себя ответственность за сговор с Гитлером и за катастрофу 1941 года.
Молотову нравилось, когда его поклонники говорили, что они со Сталиным приняли страну с сохой, а оставили ее с атомной бомбой. И никогда Вячеслав Михайлович не думал о том, что они не смогли уберечь страну от страшной войны, не спасли миллионы людей, не подготовили армию к войне с Германией. Зато ради подготовки к войне с Соединенными Штатами окончательно искалечили страну. Да, Сталин с Молотовым оставили страну с большим количеством ракет и танков, но нищей и голодной и со всех сторон окруженной врагами.
Иван Стаднюк вспоминал: «Каждый раз, когда мы усаживались за обеденный стол, Молотов находил удобную минуту и произносил тост “За великого продолжателя дела Ленина!”. Все вставали, поднималась и Жемчужина, чокаясь со всеми, добавляла какие-то слова, возвеличивающие Сталина».
Стаднюк спросил Молотова, правда ли, что он утвердил список из трехсот человек, приговоренных к расстрелу.
«Правда! — без колебаний ответил Молотов. — Я бы и сейчас подписал тот список, ибо знал, что все эти люди представляли собой. Никаких сомнений!»
В архивах сохранились всего 372 списка, которые утвердил Молотов. Это те, кого приговорила к смерти Военная коллегия Верховного суда в короткий период с февраля 1937-го по сентябрь 1938 года — в общей сложности около пяти тысяч человек. Они реабилитированы.
В конце жизни Молотов вдруг собрал письма Сталина, которые хранились у него дома, и сдал их в Центральный партийный архив. Не в ЦК, где они могли сгинуть, под сукно лечь, а в архив, где их зарегистрировали. Молотов успел после смерти Сталина почистить архив — у него была такая возможность, пока он оставался членом президиума ЦК. А сталинские письма сохранил, хотя обязан был их сдать, тем более что некоторые из них вообще были адресованы не ему, а Томскому или Бухарину. Хранение их было опасным делом при Сталине, который не любил, когда подписанные им бумаги оказывались в чужих руках.
Письма подобраны так, что в них для Сталина мало лестного. Он все время пишет: Расстреляйте столько-то людей… Расстреляйте еще…» — причем как бы между делом… Нет разменной монеты? «Расстреляйте несколько кассиров — сразу деньги появятся…» «Нет — мяса? Расстреляйте тех, кто занимается поставками мяса». Совсем уж фанатичный сталинист такие письма предавать гласности бы не спешил.
Молотов, видно, хотел несколько отделить себя от Сталина, хотя никогда об этом не говорил. Сам о себе он был очень высокого мнения. Когда его спрашивали, пишет ли он воспоминания, отвечал: «Почему я должен писать мемуары? Сталин и Ленин не писали».
Он чувствовал свою принадлежность к великим мира сего и равнял себя только с Лениным и Сталиным. Остальные были пигмеями.
Полина Семеновна Жемчужина умерла весной 1970 года. Для него это был тяжелый удар. Панихида прошла в клубе «Красный Октябрь». Пришел бывший глава советского правительства Николай Александрович Булганин. Играл оркестр, который исполнил гимн Советского Союза. Поминая жену, Молотов говорил: «Мне выпало большое счастье, что она была моей женой. И красивая, и умная, а главное — настоящий большевик, настоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась нескладно из-за того, что она была моей женой. Она пострадала в трудные времена, но все понимала и не только не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают, ибо тот, кто очерняет Сталина, будет со временем отброшен как чуждый нашей партии и нашему народу элемент.
Молотов не изменил свои взгляды ни на йоту. Оказавшись за одним столом с классиком советской литературы Леонидом Максимовичем Леоновым, вдруг спросил его:
— А как случилось, что вы написали антипатриотический рассказ «Евгения Ивановна»?
— Почему антипатриотический? — Лицо Леонова покрылось розовыми пятнами. — Я с вами согласиться не могу!
— В прежние времена мы бы вас строго наказали за это, — лицо Молотова тоже побагровело.
Когда генеральным секретарем в 1984 году стал Константин Устинович Черненко, он решил, что Молотова надо восстановить в партии. Его поддержал Громыко. За Молотовым прислали две машины: во второй был врач — в ЦК побаивались: а ну как с ним что-нибудь случится в самый неподходящий момент? Партийным чиновникам в голову не пришло, что Молотов переживет и самого Черненко, которому он в отцы годился.
