«Тебе придется заменить Рыкова. Это необходимо. Иначе — разрыв между советским и партийным руководством… Все это пока между нами. Подробно поговорим осенью. А пока обдумай это дело в тесном кругу близких друзей и сообщи возражения».
Однако члены политбюро советовали самому Сталину взять на себя эти обязанности. От их имени ему написал Ворошилов:
«Самым лучшим выходом из положения было бы унифицирование руководства. Хорошо было бы сесть тебе в СНК и по-настоящему, как ты умеешь, взяться за руководство всей стройкой… Разумеется, можно оставить все (организационно) по-прежнему, то есть иметь штаб и главное командование на Старой площади, но такой порядок тяжеловесен, малогибок… Я за то, чтобы тебе браться за всю “совокупность” руководства открыто, организованно. Все равно это руководство находится в твоих руках, с той лишь разницей, что в таком положении и руководить чрезвычайно трудно, и полной отдачи в работе нет…»
А Сталину в тот момент этого никак не хотелось делать. Почему? Во-первых, оставаясь лидером партии, он не нес прямой ответственности за экономические трудности. Во-вторых, переход в правительство означал бы фактическую утрату контроля над партийным аппаратом. В правительстве он погрузился бы в тяжелейшую работу, а партаппаратом руководили бы другие. Это ослабило бы его контроль над страной и над соратниками. Поэтому он наотрез отказался и настоял на назначении Молотова. Все было разыграно как по нотам.
19 декабря 1930 года на пленуме ЦК Рыкову фактически не давали говорить. Только что назначенный заместителем главы правительства Валериан Куйбышев сказал, что пока Рыков руководит правительством, «это разлагающе действует на весь советский аппарат».
Генеральный секретарь ЦК компартии Украины Станислав Викентьевич Косиор предложил освободить Рыкова от обязанностей председателя Совнаркома и председателя Совета труда и обороны, а на его место избрать Молотова. Вячеслава Михайловича освободили от обязанностей члена оргбюро и секретаря ЦК. Членом политбюро он, разумеется, остался.
Рыкова назначили наркомом связи, в феврале 1937 года арестовали, а в марте 1938-го расстреляли. Его жену, Нину Семеновну, которая являлась начальником Управления охраны здоровья детей Наркомата здравоохранения, расстреляли через полгода после мужа.
«Неужели там нет вредителей?»
В годы репрессий Молотов подписывал расстрельные списки вместе со Сталиным. Сами они ни в кого не стреляли — они были убийцами за письменным столом. Иногда Молотов по собственной инициативе ставил против какой-то фамилии три буквы ВМН — высшая мера наказания.
В январе 1930 года Молотов возглавил комиссию по подготовке раскулачивания и предложил: «При проведении в течение ближайших двух месяцев (февраль-март) мероприятий, обеспечивающих выселение в отдаленные районы Союза, заключение в концентрационные лагеря, ОГПУ исходить из приблизительного расчета заключить в концентрационные лагеря 60 тыс. человек и подвергнуть выселению 150 тыс. хозяйств. В отношении наиболее злостных контрреволюционных элементов не останавливаться перед применением высшей меры репрессии».
Молотов приложил руку к делу маршала Тухачевского. На февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года, где шла речь о борьбе с врагами народа, нарком обороны маршал Ворошилов и начальник политуправления армии Ян Борисович Гамарник заявили, что положение в армии не вызывает тревоги, потому что после изгнания Троцкого из Красной армии уже вычистили 47 тысяч человек. Но Молотов с армейским руководством не согласился. Он сказал на пленуме: «Военное ведомство — очень большое дело, проверяться его работа будет не сейчас, а несколько позже, и проверяться будет очень крепко… Если у нас во всех отраслях есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей? Это было бы нелепо, это было бы благодушием…»
И вскоре началась большая чистка армии. Он был чудовищно холодным человеком, чужие страдания его никогда не трогали.
Сразу после нападения Германии на СССР Международный комитет Красного Креста обратился к Молотову с предложением организовать обмен списками военнопленных, чтобы они могли известить родных о своей судьбе, писать им письма. Сталин разрешил Молотову дать согласие. Появилось сообщение, что в Москве откроется Центральное справочное бюро о военнопленных.
В Анкаре и Стокгольме начались переговоры с представителями Международного комитета Красного Креста (МККК). Но потом в политбюро пришли к выводу, что попавшие в плен — это трусы и предатели и заботиться о них незачем.
Судьба пленных советское руководство никогда не беспокоило. В 1929 году на заседании политбюро решили: «Признать нецелесообразным участие в конференции по пересмотру Женевской конвенции о раненых и выработке кодекса о пленных».
Молотов отверг предложения комитета обменять тяжелораненых и снабжать пленных продовольственными посылками. Красноармейцы оказались единственными из пленных, которые не имели никакой защиты и не получали ни медицинской помощи, ни продовольственных посылок в нацистских лагерях. Затем Молотов вообще запретил советским дипломатам встречаться с представителями МККК.
Обращаться к Молотову за помощью вообще было бесполезно. Он приказал своим помощникам письма репрессированных не включать в перечень поступивших бумаг.
Он не считал нужным кого-то миловать. Ведь массовые репрессии он не считал ошибкой. Это была политика, нужная стране.
Внук Молотова, Вячеслав Алексеевич Никонов, объясняя поступки своего деда, говорил мне: «Они ждали войны и хотели уничтожить вероятного внутреннего врага».
Сам Молотов много раз повторял: «Никогда не жалел и никогда не пожалею, что действовали очень круто. 1937 год был необходим, главное было удержать власть. Мы обязаны тридцать седьмому тем, что у нас во время войны не было пятой колонны».
Молотов как бы удивлялся, что на московских процессах люди наговаривали на себя нечто фантастическое. Потом он нашел объяснение, записанное Феликсом Чуевым:
«Я думаю, что это был метод продолжения борьбы против партии на открытом процессе, — настолько много на себя наговорить, чтобы сделать невероятными и другие обвинения… Они такие вещи нарочно себе приписали, чтобы показать, насколько нелепы будто бы все эти обвинения.
Его спрашивали: почему репрессии распространялись на женщин, детей?
«Что значит — почему? — отвечал Молотов. — Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких… И разложения в известной степени»».
Плевок в котел
4 мая 1939 года Молотов приступил к исполнению обязанностей народного комиссара иностранных дел. Он руководил внешней политикой сначала наркомом, а когда появились министерства, то министром иностранных дел, с 1939 по 1949 год, десять лет подряд, а затем, после перерыва, еще три года — с 1953 по 1956 год. Был ли он готов к роли главного дипломата страны?
Молотов угрюмый, негибкий, лишенный воображения, но в то же время осторожный, педантичный и требовательный. «Неглупый, с характером, но ограниченный, тупой, без воображения, — таким его увидел Троцкий. — Европы он не знает, на иностранных языках не читает».
