Такую динамику иллюстрируют истории, с которыми вы сейчас познакомитесь. Эти женщины сумели хорошо разобраться в своем поведении благодаря сеансам психотерапии или, там где это было показано, благодаря участию в различных группах поддержки. Они смогли увидеть истинное лицо своих стараний помочь, узнать в них мотивируемые бессознательным попытки отрицать собственную боль, властвуя над близкими людьми. Та страсть, с которой каждая женщина стремится помочь своему партнеру, показывает, что здесь мы имеем дело с привязанностью, а не с сознательным выбором.
КОННИ: тридцать два года, разведена, мать одиннадцатилетнего сына.
Перед тем как обратиться к психотерапевту, я не могла припомнить ни одного повода, по которому ссорились мои родители. Помнила только, что они постоянно ссорились: каждый божий день, за завтраком, обедом и ужином, почти каждую минуту. Они критиковали друг друга, не соглашались друг с другом, оскорбляли друг друга, и все это на наших глазах – моих и брата. Папа как можно дольше задерживался на работе или еще где-нибудь, но раньше или позже ему все равно приходилось возвращаться домой, и тогда это начиналось снова. Моя роль заключалась, во-первых, в том, чтобы притворяться, будто ничего не происходит, а во-вторых, в том, чтобы правдами и неправдами отвлечь одного из родителей или обоих. Я вздергивала подбородок и, одарив их лучезарной улыбкой, отпускала шутку или начинала дурачиться, стараясь привлечь их внимание. На самом деле внутри у меня все замирало от ужаса, но страх плохо сказывался на качестве представления. Поэтому я кривлялась и паясничала, и скоро это стало моим постоянным занятием. Я до того усердно упражнялась в этом дома, что постепенно стала вести себя так и в других местах. Мое мастерство росло. В двух словах, все сводилось к следующему: если что-то шло не так, я не обращала на это внимания и в то же время старалась не дать заметить окружающим. Так я вела себя и в семейной жизни.
Я встретила Кеннета в бассейне, когда мне было двадцать. Он был очень смуглый, красивый, похожий на загорелого яхтсмена. Кеннет так мной увлекся, что вскоре после нашего знакомства захотел, чтобы мы жили вместе, и это обещало мне прекрасное будущее. К тому же он был очень жизнерадостный, как и я, вот я и подумала, что у нас есть все для совместного счастья.
Правда, Кеннет был слегка неуверен, слегка нерешителен в том, что касалось его карьеры, того, чем он хочет заниматься в жизни, и здесь я ободряла его как могла. Я не сомневалась, что способствую его развитию, обеспечиваю необходимую поддержку и руководство. С самого начала я принимала буквально все решения, касавшиеся нас двоих, и все же каким-то образом он делал только то, что хотел. Я чувствовала себя сильной, а он чувствовал, что может на меня опереться. Наверное, каждый получил то, что ему было нужно.
Мы жили вместе месяца три-четыре, когда в его отсутствие ему позвонила старая подружка, работавшая вместе с ним. Узнав, что я живу с Кеннетом, она удивилась. Он ни разу не упомянул, что у него кто-то есть, хотя они виделись на работе по крайней мере два-три раза в неделю. Это вырвалось у нее случайно, когда она, ощутив неловкость, попыталась извиниться за звонок. Слегка уязвленная, я спросила об этом Кеннета. Он ответил: «Я не счел это настолько важным, чтобы делиться с ней». Помню страх и боль, которые я тогда испытала, но эти чувства продолжались всего миг. Потом я отсекла их и подошла к вопросу очень рационально. Я видела только два выбора: либо поссориться с ним из-за этого, либо махнуть рукой и смириться с тем, что некоторые вещи он воспринимает не так, как я. Я с легким сердцем выбрала второе и превратила все в шутку. Ведь я дала себе обещание, что никогда в жизни не стану ссориться так, как это делали мои родители. Сама мысль о том, чтобы злиться, была для меня тошнотворной. Ребенком я постоянно всех развлекала и не осмеливалась ощущать сильные эмоции, поэтому теперь бурные чувства меня пугали, выводили из равновесия. К тому же я любила, чтобы все было тишь да гладь, а потому приняла то, что сказал Кеннет, и похоронила свои сомнения относительно того, насколько искренне предан мне мой избранник. Через несколько месяцев мы поженились.
Двенадцать лет пролетели быстро, и вот однажды по совету своей коллеги я пришла в кабинет психотерапевта. Мне казалось, что я по-прежнему полная хозяйка своей жизни, но приятельница сказала, что беспокоится за меня, и настояла, чтобы я обратилась за помощью.
Эти двенадцать лет мы с Кеннетом прожили вместе, а теперь расстались, причем по моему настоянию, хотя поначалу были очень счастливы. Психотерапевт стала меня расспрашивать: что между нами разладилось? Я наговорила кучу всякой всячины и, между прочим, упомянула, что муж уходит из дома по вечерам. Сначала это случалось один-два раза в неделю, потом три-четыре и, наконец, в последние пять лет он шесть вечеров из семи проводил вне дома. В конце концов, я ему сказала: «Похоже, тебе лучше где-то в другом месте, так, может, ты лучше съедешь совсем?»
Психотерапевт спросила, знаю ли я, где он проводил все эти вечера, а я ответила:
– Не знаю, никогда не спрашивала.
Помню ее удивленный вид.
– Он столько лет отсутствовал вечерами, и вы ни разу его не спросили, где он пропадает?
– Ни разу, – ответила я. – Мне казалось, что муж и жена не должны ограничивать свободу друг друга.
Правда, я говорила с ним о другом – о том, чтобы он уделял побольше времени нашему сыну Таду. Он всегда со мной соглашался, но по вечерам снова уходил и только иногда присоединялся к нам в воскресенье, чтобы сделать что-нибудь вместе. Я предпочитала видеть в нем не слишком умного человека, которому эти мои длинные нотации были необходимы, чтобы мало-мальски справляться с отцовскими обязанностями. Я так и не могла себе признаться, что он делал только то, что хотел, а я была бессильна его изменить. На самом деле с годами все только ухудшалось, несмотря на мои усилия вести себя идеально. Во время первого сеанса психотерапевт спросила меня:
– Как, по-вашему, чем он все-таки занимался, когда уходил из дома?
Я почувствовала досаду. Мне совсем не хотелось об этом думать, потому что, если не думать, не будет больно.
Теперь я знаю, что Кеннет не мог жить с одной женщиной, хотя ему нравилась та надежность, которую обеспечивали постоянные отношения. Он давал мне тысячи поводов понять, что происходит, – и до женитьбы и после. Случалось, на пикнике, который устраивали его сослуживцы, он куда-то исчезал на несколько часов или на вечеринке начинал болтать с какой-нибудь женщиной, и потом они уходили вместе. В таких ситуациях, даже не задумываясь о том, что делаю, я пускала в ход все свое обаяние, чтобы отвлечь людей от происходящего и показать, какая я молодчина… А может быть, и доказать, что я достойна любви, что я не та женщина, от которой приятель или муж захотел бы сбежать при первом удобном случае.
Мне понадобилась длительная психотерапевтическая помощь, чтобы вспомнить: у моих родителей тоже существовала эта проблема – «другая женщина». Их ссоры были вызваны тем, что отец уходил из дома, а мать, хотя и не говорила об этом прямо, прозрачно намекала на его неверность и упрекала за то, что ему на всех нас наплевать. Я думала, что это она его прогоняла, и совершенно осознанно приняла решение никогда не вести себя так, как она. Поэтому я держала все внутри и продолжала улыбаться. Это и привело меня в кабинет психотерапевта. Я сияла безмятежной улыбкой на следующий же день после того, как мой девятилетний сын попытался покончить с собой. Я отмахнулась от его поступка как от шутки, и это по-настоящему встревожило мою коллегу. Я слишком долго надеялась на чудо и верила, что, если я буду хорошей и никогда не стану злиться, все кончится хорошо.
