— Спасибо за заботу. Вот я встану, зайду к вам, там виднее будет.
— Знаешь, лучше не надо. У нас есть такие сволочи, которые тут же доложат, что ты была! И пойдет: что это она ходит. Я сама тебя буду навещать, ты не волнуйся.
— Ну ладно, заходи! Спасибо.
* * *
Лежу. Приходит компания, человека четыре. Раньше никогда не бывали или бывали редко. Приносят цветы и торт. Рассказывают разные истории, случаи, анекдоты. Острых углов не касаются. Со значением передают приветы от главного редактора такого-то, от критика такого-то. Уходя, одна из посетительниц конфиденциально задерживается у моего одра.
— Вот что я хотела тебе сказать: ни о каких договорах сейчас речь идти не может. Даже если бы мы их раньше с тобой заключили, сейчас бы расторгли в минуту. Так что ты об этом не жалей. Однако есть другие пути, понимаешь сама. Сейчас мы срочно делаем один сборник. Договор заключаем на П., а составлять будет Люда. Возьми себе там статей сколько хочешь, разумеется под чужими фамилиями. Еще есть одна работа, неинтересная, скучная, но на крупную сумму. Хочешь, оставлю ее тебе. Только никому ни слова. Ты знаешь, какие у нас сволочи. Доложат, и из этого могут поднять бог знает что. Так что молчок. Обещаешь?
— Обещаю. Встану, приду к вам.
— Приходи, будем рады.
(Про сволочей — увы! — оказалось правильно. Один критик, которому балда Людка стала заказывать статью в этот сборник, прибежал скандалить, что ему заказывают обреченную на неиздание статью, так как составитель Белова. С такими случаями пришлось столкнуться впоследствии не ей одной. Хотя все же доносов и неприятностей в этом смысле было мало.)
* * *
— Здравствуйте, Неечка Марковна! Как жизнь? Как ваш криз? Выглядите вы очень плохо, надо беречь себя. Что решили? Я вам советов давать не собираюсь, не беспокойтесь. Я считаю, что в данной ситуации никто не имеет права оказывать ни на кого давление. Каждый решает сам и выбирает себе позицию. В конце концов жизнь есть жизнь Я вас ни за что не осуждаю. А вот ваших прекрасных друзей, которые проголосовали на активе, я глубоко презираю. Их политиканская позиция мне глубоко противна. Единственный, чья позиция мне симпатична, это О.
— Какая же у него позиция, интересно?
— Очень верная и принципиальная, на мой взгляд. Просто он говорит, что надо идти до конца.
— И он на активе голосовал против резолюции?
— На активе его не было.
— А! А теперь как он собирается идти до конца?
— Мы сегодня с ним на дежурстве говорили, и я полностью разделяю его позицию.
— Но что же все-таки?
— А то, что он тоже очень осуждает ваших дорогих приятелей из бюро, которые играли в либералов и прогрессистов, а потом проголосовали. Он голосовать не будет. Противно, я просто не могу смотреть на этих людей.
— Слушайте, а почему бы вам не пойти к Кружкову, не бросить ему в лицо трудовую книжку? Скажите ему, что вы не желаете работать в институте, где так обошлись с Пажитновым, Шрагиным и Беловой.
— Я беспартийная.
— Но вы член профсоюза и у вас есть трудовая книжка. Бросьте ее. Подайте заявление об уходе. По-моему, это будет очень принципиально. А то что же на диване орете, а сами ничего не делаете.
— Я не могу. К тому же я человек маленький. <…>
* * *
— И все-таки нельзя себя вести как ты. Это чревато опасностями. Мне ясно, что нечего здесь лежать и нужно выходить как можно скорее, пока ты знаешь, в чем тебя обвиняют, принять, получить своего строгача — и оревуар. А то завтра объявят, что ты американская шпионка и племянница Никсона…
Сочувствующая приятельница, охваченная искренним порывом страха, возмущения несправедливостью и тревоги, полагала, что открывает мне колумбов материк первозданной истины. Для меня же с первых слов ее вырисовалось то, что я уже 20 раз слышала и должна была еще 20 раз услышать, названное мною «схема А1». За шесть месяцев я кротко приняла множество советов-наставлений, которые очень рано научилась мгновенно распознавать и располагать по схемам.
«Я позволю себе, простите меня за бестактность, дать вам совет, ну, просто как старший. Как человек опытный. Я отлично понимаю все ваши чувства и разделяю их, надеюсь, вы в этом не сомневаетесь, но мы — увы! — живем в мире и должны учитывать политическую реальность. Молодцы-чехи, как точно они нашли этот термин — именно „политическая реальность“…» — э, думаю, пошла схема «В1», и верно!
«Вы меня простите, но вся ваша истории с этими письмами откинула нас на десять лет назад…» — узнаю родимую «Г1», и так далее. Всего насчитала восемь основных схем.
Подруга двинула «схему А1», самую ходовую и, на ее взгляд, убойную. По этой схеме необходимость раскаяния диктуется интересами общественной пользы. Схема не нова и уходит в глубины социалистического сознания. Согласно ей же, задолго до конкретной ситуации, о которой идет речь, следовало:
• вступать в партию — лучше там будем мы, а не подонки;
• делать карьеру — пусть лучше крупные посты занимают порядочные люди;
• ездить за границу — а то нашу страну там будут представлять идиоты;
• хоть удавись, сообразовываться с обстоятельствами, соблюдать тактику, вынужденно допуская небольшой компромисс, — в следующий раз принесешь много добра хорошим людям и Идее…
Приятельница настраивала себя на высокий лад борьбы за прогресс, кипящий последние пятнадцать лет вокруг зеленых столов заседаний. Но я-то знала, что общественная польза моей дорогой собеседнице в целом без интереса. И ждала, когда на классицистский контур «схемы А1» наложится иной чертеж — «схема А2». Дело в том, что все схемы парные. Если в схеме со значком 1 идет речь о долге и идее, во второй — о прожиточном минимуме и доппайке. Наложение происходит полное, пункт в пункт, линия на линию. Когда будет свободное время, я вычерчу чертежи, напишу научный комментарий и представлю сие открытие на суд В. В. Иванову — оно, быть может, явится моим важным вкладом в современный структурализм.
— Неужели из-за какой-то муры ты пустишь под нож все, чего добилась таким трудом, бессонными ночами, страданиями, совершенно честно, сама, одна? Ты ведь человек общественный. Да и Машу надо кормить.
— Ты не волнуйся, — отвечаю я. — Я полы по квартирам буду мыть и натирать. Восемь рублей в день брать буду. Окна не могу, а полы я здорово мою. А Белова устраивается почтальоном.
Сочувствующая приятельница сидела на кухне и не ведала, что она есть рупор. С нею прорвались и расселись и ее устами вещали все выстроившие себе квартиры на Аэропорте, все вступившие в творческие союзы, все обедающие и пьющие коньяк в ЦДЛ, доценты и старшие научные сотрудники, совместители, лекторы, авторы «Вечёрки» и «Вопросов литературы», все вызывающиеся в ЦК к тт. таким-то, все посетители премьер и просмотров, гости банкетов, делегаты пленумов в Риге и Фрунзе, члены специализированных туристических групп в Хельсинки и Париже, члены конференций в Софии и Пуле, члены общества «Знание», члены парткомов, члены симпозиумов и семинаров, члены бюро и правлений, члены дачных кооперативов, члены художественных и ученых советов, члены и член-членов Литфонда, жены писателей, жены профессоров, любовницы директоров, все, кто утром не вешает табель, все, кто «сладко спят и вкусно едят» (это слова приятельницы), все пробившиеся, все достигшие, все приобщенные, все служащие советского искусства, все флейтистки, арфистки, альтистки, сопрано, официантки, массажистки, маникюрши и косметички режима — далекий друг, желаю вам счастья, простите мне столь грубое подражание.
